Возле дома гражданского губернатора Казимира Ивановича Аша на углу Блонье было многолюдно. Плац-парад был перекрыт экипажами, всюду расхаживали разодетые барышни разного сорта, с видом восторженно-вдохновенным. Говорили об искусстве, балете и столичных развлечениях, но больше по-французски, хоть и с жутким провинциальным прононсом, поэтому Соня понимала слово через три, озираясь по сторонам с широко открытыми глазами.
Если бы юная княжна была чуть старше и разбиралась в светском обществе, она бы разом заприметила и самого барона Аша с семейством, Апраксиных, Лесли и иных важных тузов, заправлявших губернией, которые устроили совместный променад, потакая страстям своих дам.
Софью отец пристроил к дальней родственнице, барышне вдвое старше, угловатой каланче, сухой в обращении, с режущим слух скрипучим нелепым смехом, лицо которой по большей части выражало высокоморальную укоризну. Сказать, что в такой компании Оболенской было скучно – ничего не сказать.
Продравшись сквозь столпотворение в бальную залу, Софи благополучно избавилась от общества пренеприятной компаньонки, удрав в противоположный угол к окну, облачённому в роскошные многослойные портьеры, в гущу девиц, собравшихся вокруг скрипача, виртуозно закручивающего мелодию в причудливое кружево. Дамы обречённо общались и маялись в ожидании парижской Терпсихоры.
Не выпуская из рук веер, Соня волнительно и чересчур усердно обмахивалась им, несмотря на то, что из окна тянулся шлейф свежего весеннего ветерка. Княжна сделала несколько попыток завязать разговор, что выходило не то, чтобы очень славно. Барышня была слишком растревожена, чтобы оставаться в привычной живости, поэтому притихла, наполняясь восхищением от каждого мгновения по самый высокий завиток на своей макушке.
- Дамы и господа, мои дорогие гости, минуту внимания!– прозвучал громогласный голос барона Аша, который вышел в центр зала с супругой и дочерьми. Разом стихли все звуки словно в ночном саду, смолк даже шелест платьев.
- Прошу любить и жаловать, месье Вивьен Аллонже!
Весь зал захлебнулся в едином неистовом рукоплескании, ахах и вздохах, кто-то даже взвизгнул от радости. Софи наблюдала за французом, который кланялся перед публикой, с благоговейным трепетом.
- Говорят, он ученик танцмейстера Жавиля!* - раздался шёпот где-то рядом.
- Да что там, я слышала, что он лично знаком с Огюстом Вестрисом!**
- А некоторые говорят, что месье Аллонже его тайный внебрачный сын! – встряла ещё одна дама, очевидно любительница посудачить.
- Скажете тоже, сын! – скептично отмахнулась вторая.
Французский гость был поистине изысканной изюминкой и целым событием в весеннем однообразии уездной жизни. Он был молод, прекрасно сложен, статен и чересчур смазлив на лицо, что, впрочем, только распаляло воображение барышень и их страстный пыл, разумеется, к танцам.
Стоило Вивьену улыбнуться и произнести, кланяясь: «Bonjour!», как все барышни разомлели, а Соня чуть не больше всех.

*Имеется в виду Жавилье – один из преподавателей танцев юного Наполеона.
**Огюст Вестрис – известный французский хореограф и танцовщик.

Дамы зачарованно глядели на заграничный фрукт, некоторые, особенно великовозрастные, притязательно рассматривали диковинку в монокль, боясь упустить хоть одну из его правильных черт. Сам Вивьен явно не ожидал такого внимания к своей персоне и был несколько смущён. От его улыбки на гладко бритых щеках проступали прелестные ямочки.
Соня встрепенулась и, с тысячью извинений проталкиваясь через дам, устремилась ближе к танцмейстеру, будто полевой цветок, тянущийся к солнцу.
- Ой, простите, - тихо шепнула Софи, заметив, что наступила на подол платья молоденькой барышне, которая, несмотря на то, что была постарше, недалеко ушла ростом от юной княжны. Незнакомка невольно притягивала взгляд своим очарованием, её чернильные локоны оттеняли благородную бледность миловидного аккуратного личика, а в фигуре почти не осталось отроческой резкости.
–  Поумерьте аппетиты, барышни,  – не в полный голос, но достаточно громко заявила весёлая дородная женщина, стоящая под руку со своей дочерью. – Голубчик крепко женат. И супруга его, - она указала концом веера в сторону одной из колонн, у подножия которой стояла разодетая дама с невероятной красоты причёской, локон к локону, в перьях, жемчуге и позолоченных цветах, - во-о-о-н там. Мадам Оливия. Будьте осторожны, ишь как поглядывает, того и гляди за нос укусит.
Маленькая княжна ощутила укол разочарования в самое сердце. Тем не менее, поддаться мукам платонических мечт это не мешало. Софи всё пыталась поймать взгляд Вивьена, но он скользил глазами в какую угодно сторону, только не туда, где была она. По крайней мере, так казалось полной досады Софье Сергеевне. Девочка тяжело вздохнула и сникла.
Вивьен тем временем хлопнул в ладоши и галантно попросил остаться лишь тем, кто решился постичь в полной мере технику и чувственность танца. Собравшееся общество вновь пришло в движение, будто потревоженный муравейник, поток хлынул на улицу под приветливые солнечные лучи ласкового ясного неба. Сонечка подумала, что зазря они станут заниматься в душной зале, уж лучше бы на Блонье выстроили помост. Немного поразмыслив об этом, пока произошла пауза, девочка, которой трудно было находиться без движения, всё пробовала ножкой паркет, скользя. И пришла к выводу, что на досках всё же либо ногу подвернёшь, либо туфельки стешешь.
- Вы верно хотите моей смерти! Оставьте же, неугомонная! – раздалось в воцарившейся на мгновенье тишине. Все глянули в одну сторону, заметив у окна гувернантку со своей молодой капризной питомицей, пытавшейся распахнуть окно как можно шире, наслаждаясь дуновением ветра. Мадемуазель не унималась, а женщина охала и восклицала, боясь не то насмерть простудиться самой, не то позволить девушке выскочить с подоконника прямо за фасад в ближайшую клумбу. Вся эта сцена выглядела столь комично, что Соня прыснула смехом и, сдерживая хохот, поймала взгляд брюнетки.
Месье Аллонже снова похлопал в ладоши, прося учеников выстроиться так, чтобы можно заниматься и всем было его видно в достаточной мере, собравшиеся послушно рассредоточились по помещению наиболее удобным образом. Княжна Оболенская сделала несколько шагов в сторону от темноволосой барышни и её подруг и встала. Француз объявил, что прежде стоит размяться и разогреться. Он подал знак музыкантам, чтобы те начали играть. Мужчина встал в грациозную стойку, выпрямив спину, расправив плечи и показал первое движение, натягивая носочек то одной, то другой ноги.
Присутствующие принялись повторять, захрустели кости, кто-то заохал, у некоторых чересчур старательных сводило стопу. От носочков перешли к всей ноге и рукам, повторили основной шаг. Софи старательно повторяя за окружающими, стараясь как можно меньше тушеваться. Ноги некоторых девиц были больше похожи грациозностью на топор, другие же, напротив, двигались с таким природным изяществом, что вызывали зависть и восхищение. Соседка Сонечки была чудным примером, она с лёгкостью повторяла за танцмейстером, потому княжна часто поглядывала на неё.

Простые движения плавно перетекали в элементы куда более сложные. Француз учил держать равновесие чудным образом, ловко менял ноги в воздухе, будучи при этом и пластичным, и статным одновременно. Всё выходило у Вивьена с той обманчивой изумительной лёгкостью, которая внушает надежду на беспрепятственное постижение нового па. На деле выходило иначе. Приходилось сильно выворачивать ногу чуть не от самого бедра, следить за коленями, позицией и носочком, а самое главное – успевать ловко перестраиваться с одного движения в другое.
Месье Аллонже дал схему новой кадрили, придуманной и подхваченной в Париже в этом сезоне. Она была довольно проста, не считая того, что каждый элемент был разбавлен умудрённой связкой.
- En аvant et en аrrière! – скомандовал танцмейстер. Соня, привыкшая к простому русскому слову, замялась, глядя по сторонам. Лучше бы повар Жерар ей преподавал танцы, вместо престранного губернского учителя, толк один.
- Allez! Un, deux, trois!
- Вперёд-назад, - подмигнув, подсказала одна из девушек, видя растерянность юной Софи. Конечно, на это «вперёд-назад» в версии месье Аллонже была нанизана целая связка из жете, ассамбле и сисонов, которые княжна честно пыталась запомнить и повторить, но половина движений безбожно проглатывались и заминались.
Когда перешли к новой версии балансе для этого танца, Софья Сергеевна была на грани отчаяния.
- Глиссад-ж… - запыхаясь, барышня пыталась разглядеть и запомнить, но ноги уже как будто не слушались её, заплетаясь в узлы прямо в воздухе.
- Глиссад-жете, - продолжала вымучивать она, - глиссад-жете, глиссад-жете, ассамбле-шанжман, - бормотала девочка себе под нос, но в итоге то отставала от всех, то спешила на пару прожёванных наскоро движений.
Когда в эту комбинацию, которые прочие прыгали с такой лёгкостью добавился ещё пируэт и эшапе, Соня окончательно потерялась. И если под счёт у неё выходило худо-бедно нечто похожее на правду, то, когда музыканты вступили с музыкальным сопровождением, чуть более скорым, нежели вербальный счёт месье Аллонже, барышня совершенно перестала попадать.
Некоторые с умным видом успевали задавать французу вопросы вроде: «А если закрывать здесь так, а здесь так, то какая нога будет впереди после ассамбле?» Соня глядела на таких девиц с отчаянной завистью, ей до выяснения таких нюансов было дальше, чем пешком до Сибири.
Заметив безнадёжные попытки совсем ещё молоденькой мадемуазель выполнить связку, Вивьен, скомандовав всем продолжать под музыку, подошёл к Софи, пытаясь показать ей ближе, продемонстрировал, как надо разворачивать ногу и что-то говорил. Нестрого, но княжна Оболенская почти ничего из его речи не понимала, потому решила наихудшее: что танцмейстер непременно говорит, что она бездарна, всё делает не так, её ножки грубы и непослушны.
Как только он отошёл, Соня ощутила, как дрожат её губы и всё тело. Все взгляды обращены на неё. Какой позор! Девочка принялась надумывать себе такие жуткие картины, что её глаза тотчас покрылись пеленой слёз. Она попыталась скрыть подкатывающее к горлу рыдание и молча выбежала за дверь. Дамы лишь изумлённо переглянулись, покачивая головами.
Княжна забилась в первый попавшийся угол и разразилась рыданием, мечта всей её жизни, которая казалось столь близко, теперь была растоптана. Ей никогда не блистать на столичных паркетах. Да что там на столичных, даже в Смоленске! Танцевать ей стоит, чтоб не позориться, разве что в деревне с крепостными хороводы, если хоть на это ума хватит.
Закрыв лицо руками, задыхаясь и всхлипывая, Софи мысленно причитала, сжавшись в комок.

Барышня спряталась в углу с видом битого котёнка. Она всхлипывала, неразборчиво причитала и шмыгала носом. Слуги не решались подойти к ней, а некоторые почтенные господа лишь покачали головами, проходя мимо с отчуждённым снисхождениям к слабостям юных особ, только покидающих нежный возраст.
Лёгкий муслин пропитался крупными солёными каплями. Девочка рыдала до головокружения, упиваясь своим маленьким несчастьем, которое ей казалось столь обширным, что враз перечёркивало всё беспечное будущее, которым тешила себя княжна в счастливых девичьих грёзах. Глазки Сонечки опухли, застланные влажной пеленой, которая склеивала реснички, лицо стало покрасневшим.
Поэты нередко наделяют муки горечи ореолом печальной прелести, пленительной и трагически возвышенной, они воспевают слёзы и страдания, метания души. Только вот Соня, в очередной раз шмыгнув забитым носом и растерев докрасна глаза, ставшие узкими щёлками, сознавала, что нет в ней сейчас ни красоты, ни драматичной загадочности.  И от того ещё сильнее впала в уныние. Одна из гувернанток в полголоса поразилась, откуда у молодых особ столько сил, дабы без устали с усердием предаваться слезам.
Лёгкое осторожное прикосновение заставило княжну встрепенуться. Она пугливо обернулась, но перед её взором оказалась молодая барышня едва старше её самой, которая держалась попросту и излучала приятную теплоту.  Она сразу опустила формальности, будто бы враз став княжне подругою. Соне, выросшей на уездных харчах, не так резало слух панибратство, которое она готова была принять с ответным доверием.
– Всё зак-ко-ончилось? – с противоречивым разочарованием поинтересовалась Софи дрожащим, захлёбывающимся в частых вздохах, голосом. Она не намеревалась вернуться на урок месье, но не хотела думать, что такой возможности у неё не будет вовсе.
– Конец! Я о-обречена истле-е-еть в дере-евне в безве-естии! Я о-опозорила своё семейство, нет мне ни п-прощения, ни столичных б-балов, ни фрейлинского ши-шифра, - тихо заныла девочка, выкладывая по ложечке свои честолюбивые мечтания. – Во пне трухлявом таланту б-больше, чем во мне! Это нече-естно! – Софья Сергеевна всхлипнула, завыв, и ногами, будто им в наказание, стукнула пребольно об пол. – Месье считает, небось, меня самой бе-ездарью средь учениц. А я так хотела! У меня должно было по-получиться! А вместо того ноги в узел плетутся, бессо-овестные, и не слушают меня. Ещё б на пол шмякнулась, вот была бы всем потеха!
Соня сделала прерывистой вдох, с каждым словом её речь становилось более разборчивой, без истеричного заикания и несчастного воя. Княжна вытерла глаза кулачками и уставилась на участливую добродушную барышню.
– Как тебя зовут? – отдышавшись, спросила Софья. Сейчас был не тот случай, чтобы искать общих знакомых и по всем правилам быть представленными друг другу. Эта сумбурная дружба норовила зародиться столь стихийно и естественно, будто явление природы.
– Софи, - девочка выпрямилась и сделала лёгкий книксен, оставив и титулы и фамилию рода, будто в этом знакомстве было что-то особенное, вне привычных положений вещей. – Почему ты здесь, а не там? – княжна кивнула на дверь в значительно отдалении, из которой доносились трели скрипки и бессменное "Un, deux, trois!" Оболенская не могла себе представить, что кто-то способен по доброй воле покинуть занятие заморского умельца.