Бешенная скачка, во время которой Шабо не имел ни малейшего представления о том, куда они оба несутся, сломя голову и не разбирая дороги, быстро закончилась. Огюстен пожалел коня, тем более, что и дороги-то никакой не было, разбирать нечего. Лесная опушка повторяла изгибы реки, и лес неприятно густел, подступая все ближе к воде, так что скоро капитану пришлось пойти шагом, ведя Аякса в поводу. И все же француз не решался расстаться с рекой, предполагая, что рано или поздно она приведет его к мосту, переправе или броду, а оттуда потянется какая-никая, но тропа. Сопутствовавшее бегству возбуждение постепенно схлынуло, и очень скоро Шабо почувствовал, что ноги его подкашиваются от усталости. Тогда он остановился, осторожно ощупывая разбитый затылок, где волосы за несколько часов слиплись в неприятную корку из запекшийся крови. И, наконец, решил, что от блужданий в темноте будет больше вреда, чем пользы. При свете дня ориентироваться станет намного легче.
Огюстен, насколько смог, увел Аякса в чащу, привязал к старому ореховому кусту, и, опустившись на землю, принялся растирать опухшие и саднящие после долгого знакомства с тугой веревкой запястья. За этим занятием он через несколько минут и уснул, будто в пропасть, провалившись в свинцовый горячечный сон без сновидений. 

Когда беглец очнулся, над землей уже занимался ранний летний рассвет. От реки поднимался, расползаясь между деревьев, туман, так что капитан на какой-то миг почувствовал себя призраком в призрачном краю. А потом он услышал мерный стук копыт и далекие голоса. Эти совсем не призрачные звуки могли сулить Шабо и удачу, и беду, в зависимости от того, какому из императоров присягали невидимые пока еще всадники. Очень жаль, что на подобный жизненно важный вопрос ответа у Огюстена пока не было.
Старясь не издать не единого лишнего звука, француз вскочил на ноги и  предусмотрительно накрыл ладонью ноздри встрепенувшегося Аякса.
- Тише, дружок, тише. Мы тут не одни.
Он успокаивающе погладил верного четвероного друга по напряженной шее, при свете зарождающегося дня с радостным удивлением подмечая то, на что совершенно не обратил внимания ночью впопыхах. Гусары не только не расседлывали трофейного коня, они даже не потрудились порыться в вещах пленного, оставив все, как есть. Самого Шабо они, конечно же, разоружили, избавив капитана от портупеи и сабли, но седельные пистолеты остались на месте. Оказывается, он не так уж безоружен, как предполагал.
Медленно вытащив один из них из чехла, Огюстен, проверил, закрыта ли пороховая полка, - он вчера заряжал свои пистолеты, но кто его знает, что потом могли делать с ними русские, покуда он в беспамятстве болтался поперек седла месье Сомова,  - и так же медленно взвел курок. Тихий щелчок посреди утренней тишины показался капитану оглушительным, но те, кого он ждет, кажется, еще далеко, вряд ли они могли его слышать. Теперь понять бы, где эти люди едут.
Очень скоро выяснилось, что, свалившись ночью от усталости, Шабо совсем немного не дотянул до дороги. Буквально через несколько шагов лес редел, дальше простирались какие-то поля, в которые удалялась все та же безымянная для заблукавшего не по своей воле француза река, а по краю леса змеилась бурая лента проселка. Именно по нему смутными фигурами через проклятый, - как же он некстати, - туман двигались верховые.
«Свои или чужие? Что ж вы замолчали, плывете тихо, словно привидения. Подайте голос… Так свои или… Свои!»
Шабо, облегченно вздохнув, опустил пистолет. Он наконец-то с уверенностью разглядел зеленую форму французских конных егерей, кивера с имперскими орлами, алые пятна высоких воротников, и даже рискнул предположить, что видит перед собой парней из двенадцатого конно-егерьского полка, не слишком, надо сказать, удачливого в последние дни. Дело оставалось за малым, выбраться из кустов и… И тут «французы», запоздало, но все же исполняя мысленную мольбу Огюстена, «подали голос», о чем-то заговорив между собой. И звуки непонятного, но уже очень хорошо знакомого языка опасно резанули слух.
«Не исключено, что я тронулся умом», - тоскливо предположил капитан, с недобрым изумлением наблюдая за болтающими по-русски «соотечественниками». То есть, конечно, никакие они не соотечественники, а сообразительные русские лазутчики. Превосходный план, надо сказать, сам Шабо с удовольствием провернул бы подобную авантюру, если бы только во французской армии нашлась хоть горстка храбрецов, разговаривающих на языке московитов так же свободно, как их дворяне изъясняются на языке Огюстена.
Просить о помощи сразу расхотелось, если он надумает совершить самоубийство, можно все же придумать что-нибудь умнее, чем задушевная беседа с лже-егерями посреди безлюдного поля. Стрелять? Нет смысла, одной пулей целый отряд не уложить, а до второго выстрела он уже не доживет.
Разведчики неторопливо проезжали мимо, теперь уже так близко от застывшего в подлеске Шабо, что тот ясно видел их сосредоточенные молодые лица, возглавляющего отряд офицера, в капитанском, кстати говоря, чине, как и он сам. Рядом с ним лейтенанта с орденом почетного легиона, - вот ведь наглецы! - на груди, холеных лошадей, белые с зеленой опушкой вальтрапы. Даже круглые зеленые чемоданы с номером полка были на местах, и да, Огюстен не ошибся, каждый украшала белая цифра 12. Все по уставу, ни к чему не придраться.
- Разговаривать только по-французски, - предупредил своих спутников тот, кто носил форму их офицера, и француз невольно вздрогнул. Прозвучи этот приказ немного раньше, и он ничего не заподозрил бы. И, рассчитывая на счастливое окончание своих мытарств, встретил смерть, а не спасение.
Куда они едут? Если предположить, что в расположение французского авангарда, то он теперь, по крайней мере, знает направление, которого нужно придерживаться и ему самому.