- Расслабьтесь, граф...Вы слишком напряжены... - воркующий голос обволакивает, пробирается под кожу.
Какого Дьявола он вообще сказал ей, что он граф?! Вырвалось же с какой-то перепугу, окаянное словечко! Граф - Самохвалов, а никак не он, и до сегодняшнего дня он даже гордился этим, ведь в отличии от всех этих рожденных в золотой колыбели титулованных выскочек, он кой-чего стоит и сам, он сам смог взлететь на эту вершину и взирать теперь на мир отсюда - сверху...
Сверху на него свалилась какая-то книга, и Михаил смачно выругался сквозь зубы. В голове все мутилось - нет ничего опаснее смеси ярости и алкоголя, особенно если по природе своей склонен к вспыльчивости. В темноте он налетел на сервант, заставленный трудами великих умов, и сейчас один из них весьма ощутимо ударил его вместилищу его собственного разума. Какая ирония.
Его постель смята так, будто на ней боролись, в воздухе еще витает аромат женских духов - какой-то ужасающе-вульгарный оттенок, он даже распахивает окно, чтобы от него избавиться - но самой девицы уже нет. Мишель пытается вспомнить, куда она делась, и не убил ли он ее ненароком - в подобном состоянии он, вероятно, даже бы смог. Хотя бы за этот тошнотворный запах... Ах, нет. Обошлось, по счастью, без смертоубийства - он просто выставил ее за дверь, едва утолив свой звериный голод - когда же? Полчаса, час назад? За окном уже темно, а Ольги все еще нет. Конечно, с Жоржем-то оно, вероятно, веселее, чем с ложным кузеном! Жорж знает о женщинах много, очень много - уж у него-то точно опыта поболе будет, чем у него, который только с куртизанками дело имел, да еще и с этими...деревенскими простушками. 
В бессильном припадке гнева он одним яростным движением сметает все с письменного стола. Бумаги беспорядочным ворохом падают на пол, чернильница опрокидывается, заливая все теменью... Его глаза тоже заливаются чернотой. Эта чернота - бешенство.
"Значит, я недостаточно опытен, а этот франт Самохвалов - да! Значит, ему можно, можно как угодно, а я,я!..."
Он почти рычит, не находя выхода разрывающим его изнутри чувствам. Сейчас он почти ненавидит Ольгу. За ее робкую улыбку, брошенную ему вслед. За эту нелепую, идиотскую веру во все его байки. За то, что она все же оттолкнула его тогда, в самую первую ночь, хотя он мог и был вправе взять то, что ему причитается!
Может, так и следовало сделать. Может, вся эта затеянная игра - чистый бред. Женщинам нельзя верить. На женщин нельзя полагаться. Все, что от них можно поиметь - только...
Внизу хлопнула дверь. Он замер, как почуявший след добычи охотничий пес. И точно - внизу зашелестел мягкий, переливчатый голос Савицкой, она что-то говорила слуге, она вообще имела обыкновение мило болтать со слугами, благодаря их за какие-то мелочи, отя именно ему, а не им, она была обязана всем. Ему!

Мишель вылетел из комнаты ровно в тот момент, как Ольга поднялась по лестнице. Вид он собой являл весьма впечатляющий - незаправленная помятая рубаха и всклоченные волосы яснее ясного говорили, сколь бурным выдался его вечер. Горящие гневом глаза буквально прожигали девушку насквозь. Пару секнуд он молча смотрел на нее, точно размышляя, не хочет ли он ее тут же, немедленно умертвить, а затем спросил - тихим, опасно холодным тоном:
- Как прошло...знакомство?

Если Ольга рассчитывала своей ответной холодностью и безразличием усыпить его гнев, то она добилась лишь прямо противоположного эффекта. Мишель, и без того заведенный, буквально взрывается яростью, но последняя достигает в нем того опасного предела, что не сразу выплескивается наружу оглушительным безумием, грозя девушке немедленной расправой от его крутого нрава. Холодные голубые глаза наливаются свинцовой тяжестью, взгляд, кажется, способен буквально расстрелять Оленьку на месте, а на тонких губах появляется странная, пугающая усмешка, и он с преувеличенной галантностью отодвигается с ее пути, давая пройти и лишь провожая сверкающими злыми глазами. Волчьими глазами.

Когда Савицкая удаляется в свою комнату, Мишель медленно, словно превозмогая сопротивление самого воздуха, разворачивается и исчезает в своей спальне. Выходит он оттуда уже собранным и опрятным, умудрившись за считанные секунды привести себя в порядок и выглядеть сейчас как с иголочки. Лишь оставшиеся слегка встрепанными волосы и сверкающий нездоровым блеском взгляд выдают в нем следы былого полубезумия. Широким звучным шагом он направляется к комнате Ольге, едва не сшибая с ног юрко повернувшуюся к нему служанку, которая принесла чай. С этой чертовой прислугой Ольга и то любезнее, чем с ним! Неблагодарная девчонка!
- Вон, - одними губами говорит он замершей в невольном испуге девушке - уж она-то прекрасно видит его глаза, и они мгновенно воскрешают в ней все возможные воспоминания о случайных ночных кошмарах. О таком взгляде принято говорить - "леденящий душу". Вот только до души Оленьки он, по-видимому, не способен был достучаться. И это злило его сильнее всего.

Служанка поспешно удалилась, оставив поднос и  зарекаясь еще хоть раз задерживаться в господских покоях, а Михаил, по-хозяйски пройдя в комнату "кузины", по свойственной ему привычке, присел на край письменного стола, скрестив руки на груди. Прямо на Ольгу он сейчас не смотрел - его взгляд с преувеличенным равнодушием блуждал по стенам, точно они были интереснее ему, чем ее персона.
- Вы, значит, уже научились распоряжаться в этом доме, - наконец, выплевывает он с оттенком какой-то презрительной насмешки. - Какие быстрые перемены. Помнится, еще недавно, вы и глаз бы поднять лишний раз не посмели. А сейчас...хозяйский тон, уверенная походка... Вы добились того, чего хотели? - внезапно резко спрашивает он, и один черт разберет, что он в действительности имеет в виду.

Мишель ответил своей «кузине» мрачным пронизывающим взглядом, как если бы каждое сказанное ею слово казалось ему лишней попыткой уязвить его, а не защититься от его нападок. Сейчас он едва ли мог размышлять здраво, и уж тем более, разгоряченный собственной злобой, он не замечал, в каком состоянии находится сама Ольга. Присмотрись он к ней – и, вероятно, их разговор еще мог бы принять иной оттенок, но Одинцова сейчас – как, впрочем, и всегда – волновали исключительно собственные чувства.

Он был настолько оскорблен пренебрежением отца, выбравшим на роль «учителя» девушки не его, а напыщенного Самохвалова – это с его-то репутацией отъявленного распутника! – что, не имея возможности ответить самому фон Бауму, невольно перенес свое раздражение на ту, кто заслуживал этого, пожалуй, менее всего. Сейчас ему казалось, что Ольге только в радость оказался сложившийся расклад, что она, как и многие девицы до нее, увлеклась обольстительным Жоржем, пренебрегая тем самым непосредственно Мишелем, и лишь подтвердила всего его нелестные устоявшиеся убеждения касательно всего женского рода. Он вспоминал, какой она пришла в его дом в первую ночь, и теперь, соотнося это с нынешним положением дел, все больше и больше уверяясь в мысли относительно ее глубинной развратности и вульгарности, которую он искал в ней с самого начала, но никак не мог обнаружить. И теперь, найдя, наконец, необходимые тому подтверждения и извратив все предшествующие события так, что они прекрасно стали укладываться в его понятия об истине, он испытывал одновременно злость и странное, омерзительное удовлетворение. Как будто само появление Ольги – такой нежной и чистой – в его жизни грозило всем его внутренним устоям, сформировавшимся при взгляде на мать, но теперь – теперь-то он докопался до ее истинной сути, и она оказалась точно такой, как он всегда представлял себе. Низменной. Порочной. Испорченной донельзя. В своих измышлениях он дошел даже до той убежденности, что Савицкая с самого начала жаждала «продаться» с потрохами, но, присмотревшись к нему, решила, что называется, набить себе цену. А он, дурак, еще и купился на эту коварную уловку, преподнес ей все на блюдечке с голубой каемочкой, еще и обхаживать старался (а именно так представлялось Одинцову собственное поведение). А эта искусная обманщица при первой же возможности кинулась в объятья поманившего ее мерзавца – уж Жорж-то явно не стал ходить вокруг да около и строить из себя благородного!

Глядя на Ольгу с подобными мыслями в голове, он не мог, разумеется, увидеть в ее словах ничего, кроме пренебрежения и неблагодарности, и оттого с каждым мигом злился лишь все сильнее.
- Значит так, по-вашему, ведет себя «любящая кузина»? – с откровенным презрением спросил он, кривя губы. Слова об «учителях» лишь подтверждают худшие из его домыслов, и он морщится так, словно ему противно даже находиться с Ольгой в одной комнате, не то, что говорить с нею.
- Значит, ваши новые «занятия» пришлись вам по нраву? – с холодной усмешкой спросил он, по-прежнему не глядя на нее и оттого не видя, как обиженно блестят сейчас ее глаза. Мишель ожидает увидеть в ней нечто иное – и оттого не спешит повернуть голову и хотя бы взглянуть на свою «сестру».
- Вы будете слушать меня тогда, когда я сочту это необходимым! – он взрывается так же резко, как похолодел до этого, голубые глаза сверкают такой яростью, что на него страшно смотреть. Он весь представляет собой сплошной застывший ураган, который готов в любой момент сорваться с места и уничтожить все вокруг себя.

В ее словах неожиданно слышится упрек, который он принимает за очередную насмешку. В его версии это звучит как «Вам даже не хватило смелости взглянуть в глаза того, кого я предпочла вам». Михаил резко отрывается от края стола, одним шагом оказываясь рядом с девушкой и озлобленным взмахом руки выбивает чашку из-под ее ладони. Изящный прибор падает на пол, разбиваясь вдребезги, горячий чай проливается, успев слегка ожечь ему руку. Мишель непроизвольно одергивает ладонь, морщась, и смотрит на Ольгу с таким гневом, будто это она нарочно его облила.
- Если бы я и вправду был вашим братом, вы бы даже на милю к нему не приблизились! – рявкает он, тяжело дыша от ярости. – А если бы я не был таким простодушным идиотом, то сразу бы понял, что вы из себя представляете!

Ее неожиданная забота кажется ему наигранной, неуместной, как, впрочем, и все ее жесты сейчас. О, эта девица оказалась той еще актриской - так разыгрывать из себя святую невинность, чтобы потом очертя голову кинуться в похотливые объятья первого же поманившего проходимца! А теперь она, значит, еще и выставляет себя невесть какой жертвой, требуя от него ответа на какие-то бессмысленные вопросы, еще и упрекая черт знает в чем, как будто он хоть что-то ей должен! Нет, это она обязана здесь ему всем - всем, в том числе и благополучием своей несчастной семейки! И что же в ответ?

- А то вы были не рады столь изысканному обществу! - с ненавистью выплевывает Мишель, вспоминая улыбку Самохвалова и оттого негодуя еще больше. - Конечно, граф для вас предпочтительнее незаконнорожденного дворянчика, развесившего уши на вашу жалостливую историю! Он, вероятно, сразу обошелся с вами так, как вы того заслуживаете! А вам ведь только этого и надо было, верно? Что ж, вы хорошо устроились. Один за вас платит и обеспечивает ваших довесков, а со вторым вы вволю развлекаетесь! Ну что, понравилось вам? Отвечайте! - он схватил Ольгу за руку, удерживая на месте, и лишь теперь увидел, как дрожат слезы в ее глазах. Сперва он решил, что от боли или все того же дешевого притворства, но дальнейшие слова Савицкой наконец добрались до его разума, заставив невольно отступить и нахмуриться, обдумывая услышанное.

"Честным способом?" Молодой человек с явным сомнением окидывает барышню взглядом, лишь сейчас подмечая, как она на самом деле расстроена. Ее слова как будто отрезвляют его, заставляя по-новому взглянуть на произошедшее. Неужели и вправду она не таила в себе той постыдной порочности, которой были отравлены все женщины света, неужели и в самом деле в ней не было того греховного начала, которое, как ему казалось, он уже стал угадывать в ней? Ольга отошла к окну, а он некоторое время молчал, глядя на ее застывший, хрупкий силуэт. В голове невольно вновь прояснились слова отца о том, что Жорж осведомлен о гранях, которые он не имеет права переступать. Значит ли это, что знакомство Савицкой с этим мерзавцем было не подношением ее невинности опытному растлителю, а...испытанием?
"Старый Дьявол...что ты затеял, черт тебя дери?!" - с гневом подумал он, делая шаг по направлению к Ольге и останавливаясь за ее плечом.
- Расскажите мне все, - холодным, отрывистым тоном требует он. - Раз уж судьба назначила меня вам в братья...расскажите мне все как брату.
Помолчав, он добавляет - неохотно, словно сомневаясь в том, стоит ли вообще произносить эти слова:
- Это...знакомство не было моей идеей. Меньше всего я желал бы для вас общества этого... господина. Но он...умеет кружить головы молоденьким барышням вроде вас. И мне было бы неприятно узнать, что вы стали одной из них.

Он все еще смотрит на нее с недоверием человека, во всем ожидающего подвоха, но постепенно ее слова трогают его, и он наконец оказывается способен услышать их, никак не исказив в своем восприятии. Он и правда, кажется, слишком завелся из-за насмешки отца, и с того момента потерял способность мыслить трезво. А ведь ее слова вполне похожи на правду – и то, что он знал о Самохвалове, вполне вписывалось в обрисованную Ольгой картину. Мишель впервые задался вопросом не о том, почему фон Баум предпочел Жоржа ему в «подготовке» будущей королевы своей шахматной партии, а тем, чего он хотел этим добиться. Со старым чертом никогда не знаешь, чего ожидать – и сейчас, кажется, он снова попал впросак, не разглядев за собственной мальчишеской обидой истинного плана.
«Не удивлюсь, если ты испытывал нас обоих,papa», - со смесью раздражения и невольного уважения подумал Одинцов, задумчиво вглядываясь в огромные, влажные глаза Савицкой и взвешивая ее объяснения.
Чего, интересно, он хотел этим добиться? Не просто же показать его милой «кузине», какие на свете бывают скоты. Тогда что?  Проверить реакцию Ольги? Проверить его собственную реакцию? Узнать, не помешает ли его благоволение к этой деревенской мышке подчиняться приказам во имя высшей цели? Мишель криво усмехнулся этой мысли. Если так…что ж, старый Дьявол смог воочию убедиться в его преданности. А заодно и в преданности Ольги, пошедшей на это явно сомнительное действо, потому что он так сказал.
Последнее соображение оказывается для Михаила неожиданно приятным. Продолжая внешне  внимать рассказу девушки, в глубине своего сознания он неспешно смакует это неожиданное открытие – она пошла с Жоржем, потому что таково было его желание. Его воля. На его тонких губах неожиданно расцветает удовлетворенная улыбка, но, спохватившись, сколь неуместно сейчас подобное выражение, он с легкостью объясняет его названой сестре:
- Я не подумал, что вы привязаны ко мне настолько, чтоб моя просьба была единственной причиной, - он устало потирает лоб, будто выдавая признаки крайнего волнения, сменившегося наконец облегчением. – Простите меня. Я настолько отвык доверять кому-то, что ваше…смирение принял за черт знает что.
К его голосу возвращаются те вдохновенные нотки, что обычно наполняли речь Одинцова необыкновенной живостью и силой, которые, помноженные на врожденный актерский талант, помогали ему с легкостью внушать именно то впечатление, которого он желал добиться.
В самом деле – разве не свойственно любящему брату заботиться о благочестии сестры, и разве не будет он разочарован и разъярен, если вдруг обнаружит свидетельства, способные убедить в ее распущенности? Сейчас его срыв выглядит как следствие беспрестанного беспокойства о ней, и Мишель с жаром и нежностью отвечает на ее прикосновение, прижимая ладони девушки к своей груди.
- Этот вечер был уроком для нас обоих, - сказал он, чуть кривя губы в болезненной улыбке. – Мне не нравилась эта затея, но меня убедили, что граф Самохвалов осведомлен о границах, которые он не имеет права с вами преступать, - голубые глаза молодого мужчины гневно сверкнули.  – Как видите, в нашем деле я сам…не властен над всеми своими решениями. Но вы лишний раз доказали, что вы не из тех, кто ведется на подобные искушения. Я уверен, что этого будет достаточно для тех, кто еще сомневался в вас. Как бы там ни было, - он протянул руку, дотрагиваясь до ее щеки, - вы моя кузина, и я не позволю, чтобы вам досаждали люди подобного рода.  И я рад узнать, что вы и правда мне доверяете. Мне нужна ваша вера, Ольга, тогда я буду знать, что я не один на этом скользком пути. Вы ведь понимаете, скольким людям не угодно, чтобы наше Отечество процветало? – вдруг спрашивает он, серьезно заглядывая ей в глаза. – Мы с вами окажемся в самом их центре, и вы будете единственной, кому я смогу довериться в минуты сомнений. Единственной, кто будет рядом.