Крайнее напряжение телесных  сил закономерно сменилось их полным истощением. Поэтому поездка верхом, даже продолжительностью всего в каких-то пять верст, что разделяли соседствующие имения Баратынских и Оболенских, явилась для Маши настоящим испытанием на прочность. Но еще большим – хоть на сей раз и не физическим, испытанием стало не показать капитану Шабо, насколько он задел ее гордость, фактически вынудив  преодолеть этот путь в объятиях одного из своих солдат, от мундира которого, к тому же, невыносимо разило дешевым табаком и потом. Потому барышне Баратынской, с её и без того уже ноющей от усталости спиной,  пришлось все это время дополнительно напрягаться в тщетной попытке  хоть на дюйм увеличить разделяющее их расстояние. И все, выходит,  лишь из-за того, что она – крайне  деликатно  – дала понять, что не является одной из тех легкодоступных особ, с которыми этот француз, по-видимому, настолько привык общаться, что уже не видит различий между ними и такой, как Маша. Что и говорить, подобное поведение – вкупе с отказом оставить подаренную батюшкой лошадь, почитай, теперь, единственную о нем память, сильно поколебало девушку в первоначальном благоприятном мнении об этом странном и противоречивом человеке, которому будто доставляло какое-то извращенное удовольствие ее разочаровывать. Тем не менее, она по-прежнему была обязана ему жизнью – своей и близких. Этого не изменить, покуда не представится шанс отплатить ему тем же. А так как на данный момент Маша совершенно не могла вообразить ситуации, в которой  могла бы спасти капитана Шабо от смертельной опасности, дабы сквитаться и посчитать себя дальше свободной от обязательств,  относясь к нему  так, как он этого заслуживает, то самое время вновь вспомнить матушкин совет всегда держаться в рамках приличий.
Когда  вся их кавалькада выехала на широкую аллею, ведущую к парадному подъезду  кощинского особняка, на пороге их ожидали  двое.  Княжна Вера, чью невысокую хрупкую фигурку Маша рассмотрела первой,  и рядом с ней  кто-то еще, в ком с более близкого расстояния удалось признать повара. Чьему  присутствию  там барышня Баратынская, признаться, немного удивилась.  Но, памятуя, что ее разумная и рассудительная приятельница никогда ничего не делает без цели, решила оставить это при себе.
Меж тем,  французский капитан, первым среди всех соскочив из седла, уже объяснял княжне Оболенской причины и обстоятельства их приезда. Из любезности, а может, просто оттого, что спешил  – теперь она уже не спешила так слепо награждать его достоинствами. Впрочем, так даже лучше. Рассказывать Вере подробно самой, что с ней случилось прямо сейчас, было бы слишком сложно. Так что Маша просто молча дожидалась, пока Шабо сделает это за нее. Впрочем, вдаваться во все подробности не стал и капитан.
Наконец, с пояснениями  было покончено.  И барышня Баратынская вновь оказалась  ногами  на земле – и с возможностью вздохнуть полной грудью. Не без помощи капитана, который на сей раз, правда, ничего лишнего себе не позволил, демонстративно едва  прикоснувшись и тотчас ее отпуская. «Усвоил урок, или просто… издевается?» - мелькнула мысль. Но развивать ее оказалось некогда. Пока некогда. Потому что пришлось реагировать на очередной его странный поступок.
- По нашим обычаям  подарки назад не возвращают, - едва взглянув на протянутый  ей обратно  канзу, Маша  отрицательно качнула головой.  – Если он вам не нужен – можете его просто выбросить. Еще раз спасибо за все и доброго дня.
Поклонившись французу, она  неторопливо и  с достоинством  обошла его  и далее, больше ни разу не оглянувшись, будто тотчас же  забыв о его существовании,  стала подниматься по ступенькам наверх. 
- Вера… месье Жерар!  - поприветствовав сразу их обоих, далее Маша обращалась уже исключительно к подруге. – Ты так добра, что согласилась принять нас здесь. Постараемся вас не слишком обременить.

Отредактировано Мария Баратынская (2016-11-09 18:40:27)

В тот момент, когда мадемуазель Оболенская окликнула его, Огюстен как раз растерянно вертел в руках кружевную ткань, чувствуя, как в душе его закипает раздражение.
Оказывается, это был подарок. Ему. Женский платок.
Подарок, который он, как оказалось, не оценил.
«Если он не нужен вам…»
Да за каким дьяволом он мне сдался?
Женский голос спас Шабо от неуместной злости на русских, которых он слишком плохо понимал для того, чтобы браться судить о них. Даже если эта Баратынская и ведет себя странно, она всего лишь попавшая в беду девочка, а прочие и вовсе ни в чем не виноваты.
- Нет, мадемуазель, я не нашел тех, кого искал, - констатировал капитан, послушно отступая следом за княжной в сторону от своего отряда и так же послушно понижая голос. - Я собирался расспросить хозяина имения о его сыне и тех, кто приезжал с ним в Троицкое, но, так вышло, что мне не с кем было разговаривать. Крестьяне убили своего барина и подожгли его дом. Что там между ними произошло, я не знаю, но не исключаю, что судьба девушки, которую мы нашли в лесу, имеет отношение к случившемуся.
Француз ненадолго замолчал, разглядывая свою встревоженную собеседницу.
- Если вы сожалеете о том, что рассказали мне про русских солдат, мадемуазель, то, уверяю вас, напрасно. Если бы я не поехал в Троицкое, все ваши соседи были бы уже мертвы. Так что считайте, что это вы их спасли.
Огюстен ободряюще улыбнулся маленькой княжне. Она была очаровательна в своем волнении и заслуживала избавления от сомнений.
- И все же я надеюсь, у вас хорошие отношения с этими, как вы их называете, вашими крепостными, - добавил он уже без улыбки. - Пока в деревне расквартированы солдаты, крестьяне не осмелятся взбунтоваться, но мы в любой момент можем выдвинуться к Смоленску, и вы останетесь одни. А пока этого не произошло, я с удовольствием поужинаю с вами. Так мне будет даже спокойнее. К тому же мне все равно придется поговорить с мадемуазель Баратынской о Дмитрии, - вздохнул капитан. - Во сколько вы ужинаете?

Отредактировано Augustin Chabot (2016-11-09 22:17:52)

Шабо так и не удалось толком узнать распорядок дня княжеского семейства. Внимание его отвлекли возгласы соотечественника, кажется, не слишком преуспевшего в помощи погорельцам. Капитан, заранее преисполненный сострадания к попыткам Жерара поладить с мадемуазель Баратынской, перевел заинтересованный взгляд на крыльцо как раз в тот момент, когда странное поведение девушки объяснилось самым предсказуемым в ее положении образом.
- Простите…
Разговор неловко прервался, потому что все, за исключением остававшихся верхом кавалеристов, так или иначе бросились на помощь к потерявшей сознание барышне.
Огюстен давно ждал чего-то подобного. Сначала в горящем доме, там, где даже Добсона, - мужчину, - угораздило сомлеть, наглотавшись дыма. Потом на улице, когда Мари говорила ему о бунте и смерти отца. Не исключено, что последнее случилось у нее на глазах, иначе откуда подобная осведомленность. Каждый раз, обманываясь в своих ожиданиях, он мысленно поражался удивительной в столь юном создании силе воли. Принимая ее то за храбрость, то за вздорность, то за душевную черствость. И вот природа, наконец, взяла свое. Обморок.
- Мадемуазель Мари казалась такой уверенной в себе, - горестно воскликнул Жерар, неловко оправдываясь. - Я и подумать не мог, что она едва держится на ногах!
- Уверяю вас, только лишившись чувств, мадемуазель позволит кому-либо позаботиться о себе, - утешил соотечественника Огюстен, наклоняясь над бледненькой и разом сделавшейся трогательно-беспомощной Марией и осторожно поднимая ее на руки. - Русские женщины, верно, полагают публичное выражение чувств чем-то недостойным. И оттого не имеют возможности черпать силы в своей слабости. Не так ли, мадемуазель Вера?
Маленькая княжна поспешила к подруге следом за офицером, отставая от него не больше, чем на полшага.
- Вы позволите мне отнести девушку наверх? - спросил Шабо у хозяйки дома, решив оставить прочие рассуждения о странном характере русских женщин до более подходящего случая.

- Я полагаю, это скорее нервное, - заметил капитан, раздвигая шторы и по просьбе врача широко распахивая одно окно, а затем и второе. Дыма наглотались они все, но полчаса верхом на свежем воздухе должны были хотя бы немного освежить мадемуазель. - Господина Баратынского, похоже, убили, взбунтовавшиеся крестьяне хотели сжечь остальных живьем, в общем, было из-за чего переволноваться.
В остальном Огюстен не собирался вмешиваться в процедуры, считая, что немцу в данном случае виднее, чем и как пользовать бесчувственную барышню. Поэтому, закончив с окнами, француз направился к маленькой княжне.
- Мне жаль, что я доставляю вам столько хлопот, - тихо извинился он. - Ничего не поделаешь, война подрывает не только основы империй, но и привычный уклад жизни обычных людей. Обещаю, больше никаких девиц в вашем доме, а, то чего доброго, вы решите, что я специально собираю их по всей округе и свожу сюда. Кстати, та девушка… Он пришла в себя? Может быть, рассказала вам что-нибудь еще?
Было глупо ходить вокруг да около и собирать сведения из третьих рук, когда Баратынская, лучше прочих, могла ответить на все занимающие Шабо вопросы. Но именно Баратынскую ему решительно не хотелось расспрашивать о брате. И дело было даже не в самом факте изнасилования крепостной, - Огюстену, признаться, было совсем нетрудно понять желания солдат и встать на их сторону, - а в его намерениях относительно слоняющихся во французском тылу русских офицеров. Выкинуть все из головы не позволял долг, а мучить ни в чем не повинную девочку… жалость?
Нет, «жалость», определенно, была неверным мотивом, а «девочка» - неверным определением для мадемуазель Мари. Но что бы там ни было, долг все равно важнее.

- Мадемуазель, вы ставите меня в сложное положение, - покачал головой француз, провожая взглядом доктора, у которого сегодня, определенно, выдался насыщенный событиями денек. - Сначала вы сами не пожелали мне помогать, теперь запрещаете говорить с мадемуазель Баратынской о причине моего интереса к ее брату. Как вы прикажете мне с ней объясняться?
Он еще раз глянул на дверь, но так и не решился действовать против предупреждения немецкого эскулапа и собственного внутреннего нежелания огорчать Марию Баратынскую, которое так прекрасно совпадало с просьбой маленькой княжны, но, к сожалению, шло решительно вразрез с необходимостью.
- Послушайте, если б это была какая-то необременительная женская прихоть, я б с радостью пошел вам навстречу, - заверил Огюстен, пытаясь по мере сил подсластить неприятную истину. - Но идет война. А война многое меняет. И я не могу сбрасывать со счетов местных гверильяс, нападающих на наши обозы, и желаемую каждой армией секретность расположения наших воинских частей и их передвижений. 
Говоря о партизанах, капитан привычно употребил испанское слово, потому что оно наиболее верно объясняло то, с чем французы уже столкнулись в непокорной Испании, и что теперь повторялось в России. Расхожее «инсургенты» или «повстанцы» было, быть может, понятнее княжне, но вряд ли точнее.
- Я должен знать, с какой целью Дмитрий Баратынский приезжал к отцу, - продолжил Шабо. - Не потому, что мне больше нечем заняться, а потому…
Капитан был эгоистичен в своих намерениях, поэтому слова княжны об исчезнувшей вместе со служанкой родственнице, тем более, что сказаны они были вроде как в шутку и  между прочим, поначалу прошли мимо его внимания. Однако продолжали вертеться где-то в голове, и, наконец, оформились в вопрос.
- Простите, на счет вашей сестры вы пошутили, мадемуазель, или ее действительно с утра не видели? - Спохватился Шабо. - Это часто случается? А что говорит прислуга?
Конечно, девушка могла просто пойти гулять, потом ее разморило на солнышке, и тепрь она сладко дремлет в тени где-нибудь неподалеку. А может быть, и нет.

Отредактировано Augustin Chabot (2016-11-16 03:24:09)