После долгой тусклой жизни вдали от высшего света воздух вечернего Петербурга пьянит его не хуже вина. Он чувствует себя хозяином жизни здесь - лавируя меж шумных улиц и наблюдая всех этих элегантно разодетых дворян, которые еще недавно и головы бы не повернули в его сторону. Они и сейчас не особенно на него смотрят, но теперь все иначе - ведь он выглядит как один из них, заезжий сынок какого-нибудь именитого господина, на старости лет отдалившегося от светской жизни. Знали бы они, право же, кем на самом деле является его отец! Эта мысль всегда вызывала у него торжествующую улыбку - в том-то вся соль, что они понятия не имеют, в какие круги он на самом деле вхож, и что рано или поздно их всех ожидает большое удивление, а он, наконец, займет полагающееся ему место под изменчивым петерубргским солнцем, которое, как известно, любит лишь высокородных богачей и столь несправедливо к таким как он, выброшенным на берег общественного осуждения и неприятия.
"Вы ответите мне за все", - с удовольствием думает Одинцов, с жадностью провинциала вглядываясь в степенные, сытые лица прохожих, каждый из которых, по сути, ничего дурного ему не сделал, но в совокупности представлял собой часть того самого абстрактного "высшего общества", которое в свое время жестоко осудило его мать - за дело, прямо скажем - и заставляло его, не заслужившего ни толики их презрения, влачить убогое существование незаконнорожденного щенка, в пользу которого не говорило даже громкое имя отца (уж тогда бы эти лицемерына все закрыли глаза, как с этим недотепой Безуховым, о состоянии которого трещали на каждой улице!), так как долгое время он и вовсе был неизвестен. Строго говоря, фон Баумом не прикроешься и сейчас - папенька не торопился вводить его в круг своих знакомых при российском дворе как своего новообретенного наследника, но то, что он мог дать в итоге прельщало Михаила куда больше нежных отцовских чувств и двуличного согласия света принять его в свои ряды. О, они примут его - уже принимают - но не так, прикрывая глаза, будто согласившись мириться с какой-то дурной болезнью - он будет для них "темной лошадкой" до поры до времени, а потом... Ах, какое наслаждение ожидает его потом! Все они, эти доморощенные дворянчики без знания настоящей жизни, будут трепетать и лебезить перед ним, а он, презрительно смеясь, будет раздавать им крохи своего внимания как милостыню на паперти. Тогда-то свет наконец поймет, кто таков Михаил Одинцов, они все, все узнают его, и тогда он наконец сможет насладиться своим триумфом сполна.
- Осторожнее! Куда ж вы так несетесь! - осаждает его какой-то щегольского вида господин, в которого упивающийся своими фантазиями Мишель едва не влетает, свернув за угол. Замечание более чем оправдано, и в нем нет ни капли грубости, но Одинцов недобро скалится, ощетинившись вслед удаляющемуся мужчине. "Ишь, какая важная особа! Петух!" - бессмысленная злоба и неудовлетворение заполняют его так же, как до этого упоительные грёзы - доверху. Ему хочется сорваться на ком-то, выместить всю скопившуюся ярость, более всего он сейчас похож на избалованного ребенка, требующего новою игрушку взамен переломанных старых. Ему навстречу попадается стайка пышно разодетых дам, которые огибают его, едва заметив, и оглашают всю улицу звенящим, заливистым смехом. Прилив раздражения становится все ощутимее. "Дьяволовы отродья, - зло думает он, ощущая флёр их духов в разреженном осеннем воздухе. Этот аромат пьянит и поднимает в нем какие-то странные, темные чувства, похожие одновременно на голод, на томление и на ненависть, ни на кого конкретно не обращенную, но заполняющую душу чернотой. - Смейтесь, смейтесь. Все вы одинаковы. Жеманничаете и строите из себя невесть что, а на поверку все законченные блудницы!"
Последняя мысль находит внезапный отклик в его помраченном сознании, и уже через минуту он знает, что ему нужно, чтобы немного остыть. Он также знает и куда идти, чтобы найти удовлетворение своему желанию.

Этих женщин всегда отличала особая походка - виляющая, не стесненная в движении подобно семенящей поступи светских дам, несколько расхристанная и тем манящая к себе, как некий тайный, но не особо скрываемый знак. Михаил мгновенно различает тех, кто ему сейчас нужен, и голодным взглядом вышедшего на охоту хищника выбирает достойную жертву. Проблема в том, что на самом деле эти легкокрылые бабочки-однодневки - не то, чего бы ему на самом деле хотелось. Они слишком вульгарны и бесстыдны для него, неискушенного подобными изысками, и смотрят они на него с затаенным вызовом в глазах, а ему куда больше хотелось бы видеть в них...страх. Трепет и подчинение во влажных, дрожащих очах, боязнь, искривляющую нежные губы, почтение в тонкой, сжавшейся фигурке. Ему нужна женщина, которая ответила бы перед ним за все грехи своего племени, за каждый обидный смешок, слышанный им из девичьих уст, за жалкую беспомощность и беспутность матери, уже оставившей этот мир, но никак не отпускающей его душу. Ему нужна...жертва.
Это чувство, так и не сумевшее найти сове выражение в мыслях, лишь усиливает его раздражение и заставляет с досадой развернуться и пойти прочь, желая теперь лишь убраться подальше от этих разряженных фигур и затмевающего все прочие звуки смеха, звенящего над ним как колокола. Он хочет отвернуться от них, не принадлежащих ему потому как они вообще никому не принадлежат, но умеют делать вид, что да, и от этого еще более тошно. Михаил стремительно шагает по улице, пытаясь сбежать от самого себя, но вдруг замечает среди всех прочих трагикомедических кукол совершенно особенную, неприметную на первый взгляд фигурку, более всего похожую на ангела, по чистой случайности залетевшего в этот грязный, греховный мир. Она идет так, словно за ней сейчас горят все мосты, а ноги ступают прямо по не успевшему остыть пеплу, и есть в этом зрелище что-то мгновенно заворожившее его.
Ведомый порывом, он догоняет ее, и в тот же миг она поворачивает голову, встречаясь с ним взглядом. Большие, печальные глаза. Удивительная нежность только что выбежавшего из леса дикого зверька, еще не успевшего понять, что здесь его не ждет ничего, кроме охотничьего выстрела, но уже осознающего его опасность. И отчаяние, заливающее взгляд. Последнее особенно упоительно.
- Странное место для прогулок, вы не находите? - он улыбается той самой своей труднопереводимой улыбкой, в которой странным образом сливаются презрительная насмешка и неуловимая, завораживающая мягкость. - Особенно для столь...нежной особы.

Она очень легко краснеет, и ему это нравится. Она - не чета здешним приземленным особам, прекрасно знающим себе цену и имеющим обыкновение неоправданно ее завышать. Интересно, что привело ее - такую эфемерную и неискушенную - сюда, в эту ночь, на эту улицу, в объятья развращенного вседозволенностью ночного Петербурга, столь отличного от своего дневного двойника? Тот, светлый и прилизанный, подошел бы ей больше, но что за странное упоение он находит в том, что встречает ее именно здесь, на теневой стороне столичной жизни, юную, потерянную и готовую, кажется, на любой отчаянный шаг!
- Может быть, и нет, - насмешливо изогнув губы, он рассматривает ее с ног до головы - беззастенчиво и откровенно оценивая, словно прикидывая, какую цену он может предложить за ее чарующую невинность, за отчаяние взгляда и пунцовость щёк. - Это зависит от того, зачем вы здесь, прелестное дитя.
Он явно совсем не намного старше ее, но неопытность и растерянность, которые ощущаются в ее движениях, невольно превращают его в искушенного знатока жизни, неведомой ей, и он говорит с нею с вкрадчивой снисходительностью, и оттого чувствует себя много лучше.
- На Дворцовую площадь? - переспрашивает Мишель, изящно изгибая бровь, словно в жизни не слышал большей нелепицы. - Помилуйте, чего вы там не видели? Да и вечер уже, холодает, самое время повернуть в сторону дома. Ночной город красив и свеж, но ведь уже не лето, а так, - он кивнул на ее небогатые, но аккуратные одежды, - вы быстро продрогнете. Пойдемте. Я живу недалеко и считаю своим долгом помочь вам...согреться, - он недвусмысленно улыбнулся, предлагая ей свою руку и уводя за собой с видом человека, обладающего на нее полным правом. Собственно. таковым он себя и считал. Нужду, толкнувшую ее на подобные "прогулки", он не знал, но чуял нутром, как чует опытная гончая след желанной добычи. Так случается - всякий раз, как фривольная госпожа Фортуна сводит вместе охотника и жертву, сотворенных, слепленных друг под друга и кинутых ее небрежной рукою в водоворот лихих человеческих судеб. Зачастую такие совпадения никогда не сбываются, но иногда все сходится именно так, что столкновение становится неизбежным, почти роковым.
Так, как случилось сегодня.

Ее невинное объяснение вызывает у него смех. Что за прелестное дитя! Вероятно, рассуждает Михаил, она приехала на заработки из какой-нибудь глуши, но устроиться нынче в Петербруге, не имея должных связей - дохлый номер, уж ему ли не знать. С каждой минутой она кажется ему все большим подарком судьбы - невинная и чистая, не затронутая налетом светской жизни, которая к ее годам уже превращает любую прехорошенькую девицу в чуть более удачную копию собственной матери. В ней не было той кичливости молодых барышень, которые знают, сколько за них причитается - плата за ночь или обещанное богатым папенькой приданое, не суть важно - у нее же не было за душой ничего, и оттого эта душа - обнаженная, нежная - проглядывалась в ней, значимо контрастируя со всем, что мог предложить ему вечерний петербург.
- Я покажу вам дворец, - с чуть скользнувшей по губам улыбкой говорит он и тут же небрежно добавляет, - Завтра.
В памяти хорошо отлагается момент, когда она поднимает на него глаза, ища в нем не то какие-то подсказки, не то надеясь на Божий знак. Мишель видит, что теперь уже она пытается оценить его и широко улыбается, прямо и бесстыдно глядя на нее в упор, словно говоря: "О, мне в самом деле есть что тебе предложить взамен".
- Пойдемте, - слово рубит тишину как сабельный удар, капкан захлопывается. Она принимает его руку, тем самым связывая себя с ним - пока что лишь на ночь, но кто знает, может, ему не захочется ее отпускать. Она, должно быть, не знает, что достаточно один раз позволить себе оказаться в зависимости от кого-то, чтобы потом, с каждым новым рывком, паутина опутывала тебя все сильнее. Что ж, юных барышень такому не учат - не преподают ни в одной гимназии, не рассказывает ни одна нянька. Тем лучше для него.
Михаил небрежно улыбается на прозвучавший вопрос. Вот здесь он может отвечать без сомнений, что произведет впечатление.
- На Большой Морской*, у старого друга...дядюшки, - отец не пожелал пригласить его в свой особняк - слишком уж ценил свое одиночество - зато свел его с одним из престарелых союзников, с которым, как понял Одинцов, его связывала какая-то давняя темная история, из-за чего несчастный старик не мог дожить свои годы в заслуженном покое. На "великие дела", о которых уже потихоньку начинали шептаться в кругу фон Баума, Григорий Павлович уже не тянул, зато его деньги и связи неизменно служили на пользу общему делу, а теперь еще он получил ко всему прочему "довесок" в виде незаконнорожденного сынка своего негласного сюзерена. Его "дядюшкой" стал именовать фон Баума именно он, еще с первой их встречи - и оставалось только гадать, было ли это распоряжением его щепетильного отца, или собственной инициативой Григория Павловича, который даже само имя покровителя, кажется, страшился произносить без необходимости. В результате Михаил получил в собственное распоряжение практически весь дом - старик обычно проводил время в уединении, не тревожа его и никак не пресекая его "увлечения". Пару раз слуги шепотком доносили старому графу о ночных заявлениях "квартиранта" в компании весьма сомнительных девиц, но Григорий Павлович никогда и слова ему поперек не сказал, и вскоре все в особняке поняли, что он тут на особом положении и относиться к нему следует соответственно.
Потому, когда Мишель явился домой вдвоем с очаровательной бедно одетой незнакомкой, никто не задал ему ни единого вопроса. Никем не потревоженные, они прошли в его спальню, минуя пышное убранство других комнат, и Одинцов преувеличенно-галантным жестом предложил ей снять верхнюю одежду и указал на кровать, куда ей следовало теперь присесть.
- Мы ведь так и не познакомились, - как будто спохватился он. - Как тебя зовут, милая?
Переход на "ты" настолько явно был его прерогативой, что он бы искренне удивился, ответь она ему в том же духе.

- Мария, - протянул юноша с насмешливой улыбкой, глядя на нее с неприкрытым желанием. - Какое...добродетельное имя. Признаться, в первый миг, как я увидел тебя, я и впрямь подумал, что ты можешь быть святой... божественным знамением посреди всего этого тривиального бедлама, коим так грешит наш любимый Петербург, - он шагнул к ней, как будто желал прикоснуться, но вместо этого лишь с язвительной проницательностью заглянул в огромные темные глаза. Было уже столь очевидно, что он привел ее сюда не для светской беседы, что Михаила даже смешили ее попытки сохранить не то остатки девичьей гордости, не то видимость каких-то приличий. Его искренне забавляла эта недвусмысленная игра, но раздражение, скопившееся в нем за этот и многие предшествующие вечера, требовало выхода, и он уже начинал уставать от бессмысленного перебрасывания друг другу ничего не значащих слов. Но, стоило признать, наблюдать ее колебания и отчаянные попытки потянуть время, приносило ему некое особое удовольствие, и спустя минуту бесцеремонного разглядывания девушки, он с усмешкой отступил, как будто негласно согласился растянуть представление.
- Что в именах, мой ангел? - с небрежным жестом он подошел к небольшому серванту у стены и извлек изящный графин, наполненный вином, и два сверкающих бокала. - Разве они говорят о том, святы мы или погрязли в грехах? - багряная жидкость плеснула в прозрачный хрусталь, и этот темно-алый отблеск отразился в его глазах как недобрый знак. - Не все ли равно, как будут звать того, с кем ты решилась расстаться с самой недолговечной из женских добродетелей? - он даже не протянул ей наполненный бокал, но буквально всучил в руки, насмешливо салютуя своим. - За встречу? - он осушил свой бокал еще до того, как она успела пригубить вино, и со стуком отставил в сторону. Ожидая, пока девушка последует его примеру, он небрежно присел на край письменного стола поодаль, скрестив руки на груди, и глядя на нее с собственническим азартом. Она была чересчур невинна для этой комнаты, привыкшей к дамам совсем иного рода, и сейчас, осознавая это, Михаил почти упивался создавшимся контрастом.
- Ну так... - он чуть помедлил, точно смакуя слова. - Какая нужда толкнула столь прелестную барышню на подобный шаг? Не каждый день встретишь на этом пути столь невинное создание. Неужели все настолько прискорбно?
Не то чтобы ему было до этого какое-то дело, но, сам взлетев до поднебесных высот из унылого существования на окраине светского общества, он чувствует какое-то особое удовлетворение, видя, как это не удается другим.

Михаил коротко и сухо рассмеялся, показывая, что оценил шутку, но ее недвусмысленность теперь ко многому обязывает его ночную гостью. Неосторожность в словах - весьма пикантная спутница неопытности и неискушенности, но как часто ее можно принять за обдуманное кокетство... Его "Мария" могла бы пользоваться большим успехом при дворе, если бы и вправду понимала, как искусно можно порой играть словами, но этот дар, по-видимому, был чисто интуитивным. И это, признаться, заводило его еще больше.
- Как быстро мы перешли от святых к блудницам, дорогая Мария, - он с таким упором подчеркнул это имя, что его надуманность из просто осязаемой стала даже чересчур очевидной. - Всего-то за бокал вина, - его взгляд на нее становится уже откровенно хищным. - Впрочем, грехопадение - и правда дело минутное, не так ли, мой ангел?
Ее бокал с резким стуком опускается на стол, и Михаил улыбается, чуть касаясь кончиками пальцев ее руки. Нежная, теплая кожа, кажется, сейчас покрылась мурашками. Мишель негромко фыркнул, поднимая ладонь и мягко касаясь заалевшей щеки девушки.
- Не пытайся казаться опытнее, чем ты есть. Это тебя портит, - почти выплевывает он ей в лицо, откровенно наслаждаясь отчаянием в ее глазах. - Я, конечно, польщен быть первым в череде тех, за чей счет ты решила поправить свое благосостояние, но, уж извини за прямоту, это не столь высокая честь, как тебе, возможно, хочется думать, - интересно, его мать много лет назад думала схожим образом? Надеялась, что заезжий иностранец оценит ее невинность как дар, получив который, будет обязан ей хоть чем-то? Уповала на то, что его впечатлит ее решимость? Что ж, в таком случае она была еще большей дурой, чем эта наивная девочка, пытающаяся играть в женщину. От этих мыслей его внезапно охватила злость.
- Что угодно? - голубые глаза полыхнули яростью и презрением. - Что угодно, значит?! - Одинцов внезапно с силой толкнул девушку на кровать, шагнув следом и нависая над ней как посланец Немезиды. - Надо же, какая готовность. Ну, и для чего же тебе нужны эти деньги, позволь узнать? А, может, они здесь ни при чем? И тебе просто хочется, чтоб все думали так? Жизнь в провинции была скучна и однообразна, и тебе захотелось привнести в нее новые краски? - он буравил ее взглядом, как будто желал не то удовлетворить наконец свои желания, не то распять ее за то, что она предложила ему это. - Ну отвечай же, Мария. Ради чего ты здесь?

Ах, как сразу она запела, заверещела, милая птичка, стоило только перейти от слов к делу! Интересно, а как она себе это представляла? Думала, что он будет читать ей стихи под луной и стыдливо красть с ее губ девичьи поцелуи, которыми не то что жажду не утолить - губы едва смочишь. Или рассчитывала на то, что богатые дворяне даже с блудницами ведут себя с почтительным благородством, лелея, как знамя Отечества? Или, быть может, уповала на то, что раз она "не такая, как прочие", то тем самым заслужит его уважение? Смешная девчонка, право слово. Она бы еще восхищения от него ожидала за свою приносимую в жертву невинность.
- Как я смею? - Михаил оглушительно расхохотался, глядя на нее уже с нескрываемым презрением. - Как я смею? О, сударыня, я в своем праве, в отличии от вас. Вы же не думали, что я пригласил вас сюда на бокал вина? Минуту назад вы сами торопили меня, предлагая себя, как первосортный товар, так что же сейчас? Усомнились в цене? Не переживайте, я назначу ее сам, когда испробую то, что вы так настойчиво мне предлагали! - он подался вперед и резко рванул ее на себя, ненароком прихватывая ткань юбки и оглашая спальню треском непрочной ткани. Этот звук, казалось, распалил его еще больше, а слезы, брызнувшие из глаз девушки, лишь подлили масла в огонь, и Одинцов с раздражением схватил ее з плечи, с силой разворачивая к себе и заставляя видеть все - от ярости и презрения в своих глазах до похоти и осознания своих полных прав на нее - чувств, с которыми она вряд ли сталкивалась до сего момента. Девушка, дрожа в его руках, вдруг выпалила ему в лицо то, что заставило его на мгновение замереть от негодования, и какую-то секунду даже казалось, что он сейчас ударит ее по лицу за дерзость, но Мишель, заведенный обвинением, вдруг оттолкнул ее от себя - назад, на подушки, куда она упала как отброшенная кукла.
- А вы так уверены в том, что знаете обо мне? - ядовито спросил он, со злостью кривя губы. - Вы, пришедшая сюда, чтобы продаться мне как последняя шлюха, теперь судите меня за то, что согласился вас взять? Как это мило! - он некоторое время помолчал, созерцая ее беспомощность, а потом проговорил - четко и яростно - как будто вколачивая каждое слово в ее сознание. - Еще недавно у меня не было ничего, и я задыхался в глуши, вероятно, похожей на вашу! Моя мать была, видимо, очень похожа на вас в своей бурной юности - она посчитала, что невинность - не тот товар, который следует беречь долго. Догадаетесь, чем закончилось дело?  Она потеряла все. Я потерял все, оказавшись ее сыном! Знаете ли, наш щепетильный свет как-то не благоволит к незаконнорожденным щенкам, которые даже не могут прикрыться именем богатого папеньки, чтобы им позволено было входить в дома благочестивых граждан! Все вот это, - он резким жестом обвел комнату, разумея за ней и весь особняк, и все состояние, - я получил потому что моя драгоценная матушка оказалась на редкость разговорчивой перед смертью! Оказывается, у меня довольно влиятельный...дядюшка, - разум все же подсказал ему не открывать карты до конца. - Мне пришлось заслужить его уважение, прежде чем он счел меня достойным своего внимания. И теперь я имею все это по праву - по выстраданному праву, а не потому что я родился в золотой колыбели! А вы! - он почти обвиняюще указал на нее рукой. - Вы! Сама невинность, разыгрывающая из себя искушенную даму! Вы ждали оваций за свою отвратительную игру? Восхищения за то, что решили мне продаться? Нет? Ну так не скулите теперь, - он с презрением поднялся, глядя на нее с высоты, как на сомнительной свежести блюдо. Она все еще возбуждала его, и именно это злило его сейчас более всего.
- Вы могли бы обратиться ко мне как дочь павшего офицера, - спустя мгновение в его тоне осталась уже только жесткая холодность. - Но вы обратились как блудница... и ждете от меня почтения? Ради Бога, сударыня... не пытайтесь казаться глупее, чем вы есть.
Ее мольба прозвучала как-то совсем неуместно, но Михаил посмотрел на нее со смесью отвращения и задумчивости, будто взвешивал все возможные варианты развития событий. Она и правда была красива, нежна и невинна, и наконец слетевшая с нее маска попытки разыграть искушенность лишь подчеркивала это. За его дверью ее ждала смерть, болезнь или окончательное падение, и какой-то его части хотелось швырнуть ее в это болото, позволить захлебнуться и утонуть, как оно того и заслуживала. Но он не был бы сыном фон Баума, если бы не умел видеть в каждом человеке потенциальную возможность осуществления своих целей. Что-то, пока едва осязаемое, забрезжило в его мозгу, и он взглянул на девушку уже с иным чувством, будто прикидывая что-то.
- Вытри слезы, - наконец произнес он сухо, небрежно кидая ей платок. - И приведи себя в порядок. И назовись уже, наконец, нормально. Я не хочу разговаривать с куклой.

Михаил проигнорировал извинение, легко опустившись в кресло и, закинув ногу на ногу, наблюдал за ней как натуралист, подметивший интересную бабочку. Она все еще была в его руках и не было сомнений, что пожелай он удержать ее - у него это получится, так что Одинцов следил за движениями девушки с расслабленным пренебрежением хозяина положения. Кажется, барышня была весьма огорчена, обнаружив неприятность, произошедшую с ее платьем - Мишель моментально подметил так и рвущиеся наружу слезы, но особого раскаяния не ощутил - впредь будет умнее, решив затеять подобные игры. Кажется, она совсем не знала мужчин и их взрывную натуру, и он, оказавшись первым встречным, никак не тянул на положительный пример. Но тем лучше. Не будет строить лишних иллюзий.
- Милостыню? - он с презрением вскидывает брови, окидывая ее быстрым взглядом, точно оценивая ее возможности на паперти. - У вас весьма странные представления о свете, милое дитя. По-вашему, в нужде можно становиться либо попрошайкой, либо блудницей? И ваш выбор меж двух этих зол был следствием...прости меня, Господи...гордости? - юноша скупо и хрипловато смеется, одним небрежным жестом развенчивая все ее незамысловатые идеалы. - Это даже трогательно. Не желая склонять голову в прошении о подаянии, вы решили сразу лечь в постель? Подразумевается, что это должно унижать вас меньше? Право же, сударыня, вы сущее очарование.
Он замолкает, предоставляя ей заниматься своей прической. В памяти невольно всплывают моменты, когда подобным образом волосы укладывала его мать. Будучи еще ребенком, он любил бывало наблюдать за этим длительным неспешным ритуалом, тогда странно успокаивавшим его, но впоследствии затерявшимся в череде воспоминаний, как и все, связанное с Надеждой Одинцовой. Девушка, прихорашивающаяся перед зеркалом теперь, неким странным образом сочетала в себе призраков его прошлого и свежие веяния будущего, еще только едва уловимо ощущавшиеся им в воздухе. Пока что он еще не решил, как к этому относиться.
- Ну что же, очень приятно, Савицкая Ольга Николаевна, - с насмешливой улыбкой повторяет он и, изящно поднявшись с кресла, с преувеличенной галантностью принимает ее руку для церемонного приветствия. - Одинцов Михаил Александрович. Я прибавил бы - к вашим услугам, но боюсь, в данном случае это будет неуместно, учитывая, кто кому свои услуги предлагал.
Он видит в ее глазах тень вызова, и осознание того, что он в любой момент властен его погасить, доставляет ему странное удовлетворение. Пожалуй, эту птичку ему хотелось бы навсегда запереть в клетке, но не обрезать ей крыльев, чтобы жажда полета навек сплелась с отчаянием от его невозможности. Он улыбается - странно, почти мягко, как будто обещая этой улыбкой открытие всех заповедных дверей, за право войти в которые поначалу даже не придется платить... а затем - отдавать сполна.
- Благодарна, значит? Это хорошо. Люблю благодарных. Помогать ближним, как известно, долг любого благочестивого человека, а помогать попавшей в беду женщине - святая обязанность любого мужчины, но долг, как известно, платежом красен, верно? - он лукаво заглядывает ей в глаза, все крепче затягивая паутину. - Я помогу вам. Вам и вашей...семье? - он смутно помнит, что она упоминала брата, но не уверен, потому что пропустил тот момент мимо ушей. - Вам не придется продавать свое прелестное тело, чтобы прокормиться, и по возможности вы вовсе не будете знать никакой нужды, - самое время спросить самого себя, что он задумал, но упоение едва обозримой идеей сейчас в нем сильнее рассудка. Природное чутье говорит, что он тянет за правильную ниточку, и с истине звериным инстинктом Мишель доверяется ему. - Ваше шитье мне неинтересно, читать я вас, возможно, попрошу со скуки, а что до писем... у меня не так много корреспонденции. Мне понадобятся от вас услуги иного рода. Мне нужна помощница...сообщница... способная воплотить в жизнь любую мою идею, - он подходит к ней вплотную и, грубовато, но мягко приподнимает ее голову за подбородок, заглядывая в глаза. - Дитя, из которого еще можно вылепить необходимую мне женщину, кажется мне подходящей кандидатурой. Вы согласны? - его улыбка определенно не сулит ничего хорошего, но только она может сейчас ее спасти.

Михаил улыбнулся ее словам, ласково погладив подушечкой большого пальца по нежной чуть алеющей от смущения щеке. Не нужно было быть особо искусным физиономистом, чтобы с легкостью прочитать по выражению ее лица и глаз, какие мысли сейчас беспокойно роятся в ее голове.  Избавление было слишком сладостным, особенно сейчас, когда она оказалась на грани отчаяния - в такие минуты редко всерьез задумываешься о той призрачной цене, которую придется заплатить. Слишком упоителен текущий миг - миг, когда все ее проблемы решаются одним махом, чтобы думать о том, что случится когда-нибудь - завтра, через неделю, "потом", в едва обозримом в эту минуту будущем. Ее слишком легко поймать - она сама открыла ему все карты, все ниточки, за которые можно дергать. Одинцов не может скрыть невольного торжества - сколько раз он имел возможность наблюдать, как легко управляется с людьми его отец, находя их слабые места и заставляя плясать под свою дудку. Что же, самое время перенимать от родителя лучшее. Михаил уже успел узнать, что молодые хорошенькие девушки составляют особый контингент заговорщического круга, но все они либо были столь вульгарны, что кроме роли искушенной блудницы ничего исполнить не могли, либо представляли собой дам высшего света, неизвестно как залетевших в силки фон Баума и теперь поставляющих ему информацию изо всех уголков Петербурга. Ольга была иной - неопытной и свежей, чистым листом, на котором можно было написать все, что вздумается. Она могла стать кем угодно, если грамотно обставить ее подачу, Петербруг не знал ее, а стало быть, не вешал никаких клише - она была необработанным комком глины, который он мог превратить хоть в святую, хоть в грешницу, а дальше уже продумывать для нее партию в их большой игре. Отец должен оценить его сообразительность. К тому же, Мишель ясно помнил его слова, сказанные во время одного из обсуждений их грядущего плана: "Во века главным орудием заговора были прелестные дамы. Но вот направлять это орудие должен мужчина - с холодным и трезвым рассудком, знающим когда велеть ей улыбаться, а когда рыдать". Что же, теперь, пожалуй, они наконец пришли к этому раскладу.
- Всему можно научиться при желании, Оленька, - его взгляд соскользнул с ее широко распахнутых глаз на губы, которые девушка нервно облизнула, невольно возбуждая его. - А у вас будет такая мотивация, что за желанием дело не станет, - он отпустил ее и отошел обратно к столу, вновь наполняя свой бокал и одним махом осушая его. Собственный план пьянил его пуще вина, приводя в странное, почти лихорадочное возбуждение. - Мне нужно будет обсудить мои планы на вас с моим дядюшкой... видите ли, в этом огромном глухом городе он - главный благодетель для таких, как вы, - по его губам скользнула ироничная улыбка. - Уверен, он отнесется к вам с сочувствием и вниманием, и мы вместе решим, как можно использовать ваши таланты на благо нашего драгоценного общества. Дядюшка очень радеет за общество, - словно сочтя это достойным поводом, он опять разливает вино, на сей раз наполняя и второй бокал и протягивает его Ольге с обворожительной улыбкой. - За ваше счастливое избавление, душа моя? Кстати, вы, должно быть, голодны? Я сейчас прикажу принести ужин сюда, - от вечернего застолья всегда что-то да оставалось и заявлявшийся зачастую после полуночи Михаил уже приучил домашнюю челядь обслуживать его по первому требованию.
О ее семье он слушает мимолетно, почти не вникая в слова - они ему неинтересны. Небрежным взмахом руки Мишель просит ее остановиться, не загружая его лишней информацией.
- Напишете мне имена и адрес, и ваша семья более ни в чем не будет нуждаться, - коротко резюмирует он. - Пока вы будете делать то, что я скажу, они будут ежемесячно получать стабильное довольствие и уход. Вы останетесь здесь, - он подкрепляет последние слова коротким почти пригвождающим к месту взглядом и выглядывает в коридор, окликая одного из слуг и отдавая быстрое распоряжение насчет ужина. Возвратясь к Ольге, он окидывает ее скупым оценивающим взором и, раздраженно поморщившись, точно она уже успела его чем-то разозлить, кивает ей на одно из кресел.
- Сядьте уже, наконец. И прекратите теребить это несчастное платье. Вашим гардеробом займемся завтра, пока придется обойтись тем, что есть. Ночевать вы сегодня будете в этой комнате, - сухо информирует Мишель, присаживаясь напротив нее и механически поигрывая бокалом. - Вас ведь это не смутит? - с нескрываемой иронией интересуется он, проницательно глядя на нее своими холодными голубыми глазами. Даже отец отмечал, что взгляд у него бывает чисто звериный - голодный и выжидающий, словно он постоянно находится в поисках добычи. В каком-то роде так оно и было.

Михаил, погрузившийся в свои мысли, рассеянно кивнул, словно соглашаясь, что молодой барышне, рискующей так легко захмелеть и правда лучше дождаться ужина, чтобы не терять головы. Он уже имел возможность убедиться, как легко вино развязывает ей язык - и признаться, это его даже немного позабавило. Надо будет научить ее пить, что ли, ко всему прочему. Если фон Баум согласится включить ее в общее дело, этим навыком просто необходимо обзавестись - иначе она выдаст их после двух бокалов. Хотя, скорее всего, ей мало что расскажут, как и доброй половине участников заговора. Его отец всегда предпочитал полезных марионеток номинальным союзникам. Он и ему-то доверял лишь до определенной степени, и уж никак не из родственной связи - это было последним, на что обращал внимание их лидер, решая, стоит ли принимать его в круг посвященных. Просто у них было слишком много общего и помимо родной крови в жилах. Мишель невольно усмехнулся, вспоминая проницательный взгляд отца. "Вы хотите слишком многого, молодой человек. Впрочем, как и я..."
Действительно, он желал многого. Признания. Власти. Денег, в конце концов. Трепета в глазах. И эту милую невинную девушку он тоже желал - как лишнее подтверждение собственного величия. Право распоряжаться ею  было столь упоительно, что он даже не знал, что могло бы заставить его от этого отказаться. Ощущение власти пьянит, он всегда это знал. И в эту ночь ему хотелось быть пьяным.
- Сколько вам лет? - внезапно спросил он, выныривая из своих размышлений и обращая на девушку пристальный изучающий взгляд. Она уже явно вышла из возраста розовощекой юности, но еще только начинала расцветать той глубинной красотой, которая в конечном итоге превращает девушку в женщину. Самый приятный из женских возрастов, по мнению Одинцова. Уже не дитя, с которого нечего взять, кроме смешных попыток казаться старше, еще не зрелая дама, с каждым годом все больше оглядывающаяся назад на собственную молодость. Нет ничего более отвратительного, чем зрелище женщины, стареющей не столько из-за копящихся годов, сколько из-за собственной убежденности в прошествии лет. Он вдоволь насмотрелся на мать, в конечно итоге переставшую видеть хоть что-то, кроме своих воспоминаний. Возможно, если бы она захотела обратить свое внимание на настоящее, их существование не было бы таким жалким, но она погрязла в бессмысленных сожалениях, и их жизнь с каждым днем все больше напоминала унылое болото. Повезло, что ему удалось вырваться. Теперь он будет жить настоящим. И будущим, которое выкует сам.
- Вы только что сами напомнили об этом, - замечает он со смешком, и, заметив ее неотрывный взгляд, нетерпеливо придвинул к девушке поднос со снедью. - Да ешьте вы уже, Бога ради. Мне не нужны ваши голодные обмороки.

Он легко кивнул, принимая к сведению ее ответ. Что ж, как он и предполагал - она всего на пару лет его младше. Но разница в опыте ощущается так сильно, что создается впечатление, что между ними как минимум лет семь, и Михаил не может смотреть на нее иначе, как на только что покинувшую детские годы девушку, едва ступившую во взрослую жизнь. На пути почти любой взрослеющей женщины первый мужчина является помимо всего прочего и первым учителем, наставником, во многом определяющем ее дальнейшую судьбу. Можно было усмотреть своеобразную иронию в том, что для этого милого ангела таким учителем оказался он. Что же, он сумеет вылепить из нее настоящее сокровище. Она может стать поистине восхитительным орудием в умелых руках, и ему остается лишь решить, кто ему нужен в намечающейся партии. Ангел? Демон? О, она не зря подчеркивала эфемерность границы между блудницей и святой. Вполне вероятно, что ей придется сочетать в себе и ту, и другую, чтобы достичь действительно впечатляющего результата.
- Я не настолько изголодал...по пище, - пауза между этим уточнением едва уловима, но улыбка, заигравшая на его губах кажется совсем не невинной. - Но я с удовольствием составлю вам компанию, если вы того желаете, - он отрезает маленькие аккуратные кусочки, изящно орудуя ножом, и, отправляя в рот по одному, не отрывает взгляда от девушки, разделывающейся со своей порцией с недюжинным аппетитом. Пристальность его взора, кажется, смутила Ольгу - она опустила глаза в тарелку, вновь заливаясь очаровательным румянцем. Михаил подавил желание рассмеяться вслух. Нетрудно было догадаться, о чем она сейчас думает, но он не спешил отвечать на ее мысли, растягивая удовольствие. Они завершили ужин в тишине, Мишель предоставил гостье доесть большую часть угощения, сам предпочитая больше пить, смакуя вкус вина. Ему нравились эти извечные спутники роскоши - изысканная еда и дорогой алкоголь, они были признаком не только достатка, но и права им распоряжаться, порой само осознание возможности позволить себе богатый ужин приносило ему большее насыщение, чем его вкус.
Когда все было съедено, он поднялся с места и подошел к Ольге, с приглашающей улыбкой протягивая ей руку, точно приглашая на танец. Когда она поднялась, заглядывая ему в глаза, он ответил ей прямым и пронзительным взглядом, без лишнего стеснения проникающим в самую суть.
- Уже поздно, - мягким, обволакивающим голосом произнес он. - Вам нужно снять хотя бы часть одежды... не будете же вы спать во всем этом, - он небрежным жестом окинул ее наряд и отошел, на ходу расстегивая жилет и отбрасывая его в сторону щегольским жестом, а потом вдруг вновь оборачиваясь к ней. - Может быть, вам помочь? Не стесняйтесь. Обещаю более ничего не рвать... по возможности.

Она предстает его взору необычайно очаровательной - смущенной своей беззащитностью перед ним и желанием казаться увереннее, чем есть на самом деле. Михаил улыбается, отмечая красоту и грациозность ее практически обнажившихся ног, и подходит ближе, оценивая хитроумность шнуровки.
- С удовольствием, - его пальцы чуть касаются плеч, будто ненароком, прежде, чем заняться запутанной тесьмой. Он поддевает пальцем тугой узел, на мгновение хмурится, а затем, недолго думая, ловко извлекает из прически девушки одну из шпилек и, орудуя ей, как отмычкой, ловко распутывает затянувшиеся вервия. Помнится, когда-то в детстве он с помощью тех же шпилек, тайком утащенных у матери, открывал запертый буфет, чтобы дорваться до сладостей. Покончив с шнуровкой, он пару секунд примеривается к прическе, но, понимая, что теперь уже не найдет своему орудию положенного места, изящно разворачивает девушку к себе за плечи и с усмешкой вкладывает шпильку в ее ладонь.
- Пришлось позаимствовать, - уведомляет он, пристально рассматривая лицо Ольги. Один локон с готовностью выбился из нарушенного им порядка и лукавой змейкой скользнул по щеке. Мишель протянул руку, мягко заправляя его за ухо, и встречая настороженно-мягкий взгляд девушки, не отрывающийся от его лица. Кажется, она сейчас не знает, чего именно следует ожидать от него, после той череды событий, что свели их вместе, и в какой-то мере он разделяет это чувство, так как сам толком не осознает, что собирается с ней делать. Пожалуй, она бы согласилась в качестве благодарности разделить с ним ложе во всех смыслах этого выражения, не считая это платой, от которой он обещал ее освободить. Наверное, она даже не стала бы его винить, воспользуйся он этим. Но станет ли она так привлекать его после того, как он получит от нее все, что может получить мужчина от женщины? Будет ли он видеть в ней столько возможности для реализации собственных идей? Останется ли в ней эта влекущая сила, порожденная ее невинностью, и волнующая разум именно своей неопытностью и наивностью?
"Эта девственная чистота тебе еще пригодится", - будто шепчет чей-то голос, более всего похожий на отцовский, в его голове. Михаил неспешно поглаживает нежную девичью щеку, пунцовеющую от его прикосновений, неотрывно глядя в распахнутые темные глаза.
- Подсобите мне в ответ? - негромко спрашивает он, отводя руку так медленно, что еще пару секунд она чувствует его прикосновение. Его ладонь мимолетно касается пуговиц на рубашке - их всего три, но расстегнуть их, конечно же, искусная работа, которую мужчина не намерен совершать сам.