В  душном об эту жаркую летнюю пору чердачном помещении, в маленькое оконце которого с трудом пробивался дневной свет,  было довольно тихо. Звуки творящегося внизу погрома долетали сюда приглушенно. И потому четверо, затаившиеся в самом его дальнем углу, подперев прежде для надежности дверь одним из тяжелых сундуков, который Алена на пару с Добсоном с трудом сдвинули с места, пока Маша успокаивала все же разревевшегося, в конце концов, младшего брата, могли лишь догадываться о масштабах постигшего их бедствия. Сколько они здесь пробыли после, тоже можно было лишь предполагать: убегая, как-то недосуг было интересоваться временем. Но по внутреннему  ощущению, не меньше часа – до того, как все начало стихать. Это заметила, конечно, не только Маша, но и ее горничная.
- Никак, ушли ироды, Марья Арсеньевна? – вытягивая по-гусиному шею в сторону двери, она напряженно вслушивалась, пытаясь угадать, что означает эта вдруг так внезапно наступившая тишина.
Поднявшись на ноги, вместо ответа, Маша молча  подошла  к оконцу, которое располагалось довольно высоко для ее роста, потому пришлось встать на цыпочки, чтобы дотянуться – да толку-то, если все равно ничего не разглядеть сквозь матовое цветное стекло!
В переговорах да гаданиях на тему  пора ли уже попытаться выбраться из убежища, или пока подождать, прошло еще с четверть часа. Гувернер-англичанин, надо сказать, все это время честно исполнявший свой долг наставника, развлекая и успокаивая маленького Прошу, меж тем, с тревогой посматривал то на одну, то на другую девушку, пытаясь разобрать хоть что-нибудь из того, о чем они между собой говорят, верно, впервые в жизни сожалея, что за неполный год  у Баратынских так и не взял труда хотя бы немного изучить русский язык.  И одновременно –  клятвенно обещая себе… нет, вовсе не это, а сбежать прочь из  дикой России, если нынешняя передряга закончится для него благополучно, буквально на другой же день. А лучше даже в тот же самый.
- Ушли, - в очередной раз заявила Алена. И теперь уже сама Маша была с нею согласна – грохот и топот внизу давно прекратились. Да и снаружи, вроде, затихло... – Ну-ка, мусью, давай еще разок!
Толкнув англичанина в бок, Алена пальцем указала на сундук, сама при этом особенно не спешила надрываться, стала рядом, подбоченясь. И, глядя, как тот тужится, отодвигая громадину, а после открывает дверь, одобрительно кивнула:
- Молодец, а с виду, вишь, чахлый!
Ворвавшийся со сквозняком ощутимый запах дыма, который до того не проникал на чердак, впрочем, в один миг заставил ее посерьезнеть:
- Нешто горит чего? Господи!
- Стойте пока здесь, а я пойду, посмотрю, - нахмурившись, Маша ступила вперед, но Алёна схватила ее за руку:
- Куда?! Нельзя вам одной…
- Пусти! Я быстро! – выдернув ладонь, девушка побежала к той же лестнице, по которой полтора часа назад сюда пришла. Сердце в груди колотилось все сильнее. Но не от быстрого бега, а от страшного подозрения, которое постепенно, по мере спуска по ступенькам и сгущающейся гари, а после – уже и хорошо заметного серого дыма, превратилось в уверенность. Глупая! Как можно было понадеяться на то, что убийцы отца и Генриха Оттовича  удовлетворятся лишь тем, что разграбят дом?  Ну почему, почему она послушалась идиотку Алену, которая и предложила всем им  укрыться на чердаке, а не попыталась выбраться  на улицу хотя бы через черный ход на кухне – спрашивала себя девушка, хотя ответ лежал на поверхности и был ей даже понятен. Потому что в этом случае они с братом, скорее всего, уже бы разделили участь несчастного батюшки и управляющего. Но с другой стороны, возможно, то, что ждет их теперь – еще страшнее…
К моменту, когда Маша добежала до балюстрады, откуда до того довелось ей наблюдать появление погромщиков в доме, первый этаж уже был плотно затянут клубами дыма. Замерев, в ошеломлении от увиденного на верхней ступеньке, невольно глубоко вдохнув, Маша тяжко закашлялась. Но после, едва отдышавшись, сразу бросилась назад  – нельзя более терять ни минуты!
- Пожар! Они подожгли дом! Бежим скорее вниз! Там огня нет еще, хотя все в дыму! – крикнула она, призывая за собой тех, кто дожидался ее наверху. – Алена, завяжи Проше нос и рот какой-нибудь тряпицей, чтоб  сразу  не наглотался…
Когда, теперь уже все вместе, они вновь добежали до площадки бельэтажа, стало ясно, что выйти наружу через главный вход больше не получится. Да и через тот, каким пользовались обычно слуги – тоже. Парадный холл был полностью объят огнем, который с  жадностью  пожирал тяжелые бархатные портьеры на высоких окнах, шелковые шпалеры на стенах, подбираясь к разгромленной мебели на полу, и угрожающе ревел, словно хищник, предупреждающий попытки отобрать у него законную добычу.
-  Пропали мы, барышня! Куда ж теперь бежать, Матерь Божья! – Алена громко  истерически всхлипнула и завыла в голос, бросаясь на грудь к совершенно ошалевшему  от происходящего мистеру Добсону. Следом за ней громко заплакал и закашлялся маленький Прохор Арсеньевич.
Одна  Маша не плакала. Все еще судорожно оглядывалась по сторонам, продолжала искать выход,  но чувствовала, что и сама уже неимоверно близка к отчаянию…

Отредактировано Мария Баратынская (2016-10-30 05:09:17)

Французы?! Высунувшись в окно следом за мистером Добсоном, Маша первым делом несколько раз глубоко вздохнула, вновь наполняя легкие чистым воздухом, а потом уже, действительно, разглядела среди возбужденно горланящих в ее адрес проклятия крестьян нескольких всадников во французской униформе. Они, что же, выходит, все это время тоже были здесь, среди мятежников? Или приехали только теперь? Но тогда почему спокойно наблюдают за творящимся вокруг бесчинством?! Вопросы эти напрашивались сами собой, как само собой, ярче бушующего вокруг пожара, в тот же миг приготовилось было вспыхнуть Машино возмущение – но, сделав над собою неимоверное усилие, барышня Баратынская решила, что теперь ему не время и не место. Кем бы ни были эти люди, и что бы их сюда не привело, сейчас они были для них единственным источником спасения.
- Четверо! Нас четверо! – закричала она по-французски в ответ на вопрос того, который первым обратился к ним с вопросительной репликой. Дальнейшие попытки объяснить иноземцу  что-то еще потонули в треске лопнувших на первом этаже стекол и свисте вырывающегося из дома наружу пламени. Вскрикнув от ужаса, Маша невольно отпрянула назад. Но через мгновение вновь выглянула наружу. Офицер, тем временем, отдавал своим людям какие-то распоряжения.
Строго говоря, в том, что это именно офицер, она уверена не была, так как  до сей поры французов в их военной униформе вблизи еще ни разу не видала, только слышала, что, наступая,  те ненадолго  останавливались в соседском Кощино.  А уж знаков различия их не понимала и подавно. Однако повелительная манера, с которой этот человек держался, а также то, что именно он раздавал приказы остальным, утвердили ее в этой догадке.
- Господин офицер, быстрее, прошу вас! Здесь ребенок! – вновь воскликнула она, указывая на брата, которого  англичанин все это время держал у окна, чтобы тот не задохнулся.
- Французики, родненькие, спаси-иите! – подпрыгивая за их спинами, тихонько причитала Алёна.

Тем временем, среди крестьян, смекнувших, что «хфранцузы»  помогать им  не торопятся, быстро нарастало недовольство.  Когда же на дворе вновь показались – с  лестницей в руках – те несколько солдат, что за пару минут до того спешились и убежали исполнять командирский приказ, а после вовсе стали прилаживать ее к стене горящего барского дома, мужики возроптали пуще прежнего.  Наконец-то, смекнув, что поддержки их вольнолюбивым устремлениям от  «Наполеона-ампиратора» не будет, а «подлый оккупант» окончательно склонился на  барскую сторону. 
  - Ну что, видал своих освободителей?! Ду-уурак ты по самую хряпку!
Бывший лакей Тимоха, что также был здесь – глазел на пожар, крепко прижимая к груди, словно сверток с младенцем, до краев набитую награбленным хозяйским добром наволочку, процедил сквозь зубы грязное площадное ругательство и двинул локтем стоящего неподалеку от него Кузьму. А потом, быстро оглядевшись по сторонам и заметив, что французский офицер ненадолго остался совсем один среди окружавшей его  недовольной толпы, вдруг громко, со всей мочи,  гаркнул:
  - Обманули нас, братцы!  Баре они и есть баре – что русские, что иноземные, одно за своих всегда стоять будут! А не за таких, как мы, голодранцев! Бей француза!!!
«Бей!.. Бей!!!» - тотчас  покатилось  многоголосое эхо,  и на капитана Шабо со всех сторон двинулись хмурые мужики,  угрожая кольями и вилами, в то время как сам зачинщик, под этот шум стал  осторожно протискиваться между их плечами в противоположную сторону, стремясь как можно быстрее и незаметнее скрыться прочь со двора.

Отредактировано Мария Баратынская (2016-10-31 01:04:00)

Пока французские солдаты тащили и устанавливали лестницу, настроение  мужиков, до того ничуть не смущавшихся их присутствием, успело перемениться. И с высоты второго этажа это было видно в целом лучше, чем непосредственно из толпы. Кроме того, в отличие от французов,  по крайней мере, Маше и Алёне было понятно, о чем они между собой переговариваются.
- Ах, ты ж, блядин сын! – тихо, но с большим чувством процедила сквозь зубы  Алёна прямо над ухом у своей барышни, от возмущения  забыв, что та рядом с нею, после того, как Тимофей, один из домашних  лакеев, вдруг стал созывать крестьян выступить теперь уже и против французов. – Вы только погляньте-ка, что творит, паскуда, а?!!.. Спасайся, мусью!
- Берегитесь! – Маша воскликнула это по-французски, одновременно с горничной. В жизни своей не употребив ни разу не то, что вслух, но даже и мысленно,  тех слов,  какие только что от неё услышала, сейчас барышня Баратынская готова была признать, что более метких эпитетов для гнусного  провокатора, чем Алёнины, сыскать было бы невозможно. Потому просто сделала вид, что ничего не заметила. 
Что же касается офицера, то он, напротив, оказался очень внимателен. Причиной ли тому чутьё, присущее всякому, чья жизнь неоднократно подвергалась опасности, или он действительно услышал сквозь шум  их предупреждение, однако, буквально через минуту, на землю, один за другим,  повалились сразу  несколько особенно буйных и задиристых мужиков, сраженных прогремевшими почти мгновенно  меткими выстрелами.
- It serves you right! – одобрительно воскликнул мистер Добсон, явно  оценив то, что, в отличие от убиенного Арсения Казимировича, французы ничуть не собирались полагаться на собственное  умение убеждать словом.
Маша же,  наблюдая, как быстро и жестоко была подавлена вспышка  народного гнева, вместо  ожидаемого ужаса и отвращения, внезапно испытала взметнувшееся в один миг  откуда-то из самых мрачных и темных глубин души, злорадное и мстительное удовлетворение. Чувство, прежде ею абсолютно в себе неведомое… Впрочем, предаваться рефлексии на эту тему теперь, когда уже и малую гостиную, в которой, спасаясь от наступающего пожара, они нашли кратковременное прибежище, все плотнее затягивало едким дымом, было  совершенно некогда.
Принесенная французами лестница оказалась слишком коротка.  Со вновь нарастающим отчаянием Маша теперь следила за тем, как бестолково суетятся они,  тщетно пытаясь найти выход из положения.  Приказ их офицера срывать с  окон портьеры тоже в первый момент показался ей родом бреда: даже если связать их между собой и использовать как канат – до земли все равно не достать.  Или он всерьез считает, что кто-то из них, точно цирковой акробат, сумеет  перелезть по нему на лестницу?! Но, так как иного выхода все равно не было, Маша без лишних вопросов бросилась исполнять распоряжение,  до того лишь молча кивнув внимательно наблюдающему за ее действиями с верхней ступеньки французу.
Сорвать штору, к слову,  оказалось не так-то просто – прикрепленная к карнизу под самым потолком, она держались на совесть. Когда же, наконец, тяжелое полотнище с шумом рухнуло на пол, Маша, опять же по совету офицера,  всучила один его край англичанину и Алёне, а второй, высунувшись из окна, сбросила наружу:
- Мы готовы, месье, что делать дальше?

- Очень хочется надеяться, что живу, месье! – буркнула Маша в ответ французу, не оценив его иронический  настрой.  Ситуация к тому не располагала. Плюс ей совершенно не нравилась подобная развязность манер: они ведь даже еще не представлены друг другу!
Впрочем, следовало признать, что уверенность, с которой офицер, не обратив внимания на прозвучавший в ее реплике невольный сарказм, принялся за дело, несколько прибавила оптимизма. Причем, не только самой девушке, но и тем, кто был с нею вместе. После пары приветственных реплик и короткой благодарности, выраженной в знак особого расположения на чистом галльском наречии, которую вежливый до мозга костей сын Альбиона не смог себе  позволить оставить на потом – в условиях, что  это «потом» может еще и не наступить, а человек ведь все равно старался и приложил немало усилий, мистер Добсон принялся помогать французу готовить к эвакуации из горящего дома своего воспитанника. Не забывая при этом подбадривать его и успокаивать. После того, как  пальцы  парнишки  все-таки удалось отцепить от юбки Алёниного платья, за то же занятие принялся было и офицер. Но так как французскому маленького Прохора Арсеньевича еще пока не учили, он ничего не понял.  А напротив, лишь еще сильнее испугавшись чужого и уже перепачканного сажей иноземца, который, к тому же,  влез в комнату через окно,  громко заплакал.
Не обращая на это никакого внимания, француз, между тем, ловко обвязал его под мышками свободным концом шторы. И, прежде чем Маша успела что-то сказать,  прямо на этом импровизированном канате буквально выбросил через подоконник, заставив их с Алёной  испуганно вскрикнуть. Хотя рассудком обе понимали, что он наверняка знает, что делает.
После того, как Прохор оказался в безопасности,  обведя взглядом троих оставшихся в комнате взрослых, офицер спросил у Маши, кто следующий.
- Она! – без малейшего раздумья проговорила барышня Баратынская, убежденная, что, как хозяйка, должна последней покинуть свой погибающий дом – словно капитан тонущий корабль.  И подтолкнула вперед горничную.
- Барышня, да как же?! Да лучше сначала вы! Или, вон, его, может? – заголосила Алёна, тыча пальцем в гувернера. – Я вас не оставлю! Даже не просите!
- Я не прошу, я приказываю! Не спорь и делай все, что говорит этот человек. Быстрее, у нас мало времени! – прибавила она,  краем глаза наблюдая, как француз, выжидая, пока они договорятся между собой, в очередной раз пробует ладонью пол.  То, что он необычно теплый, и сама девушка давно уже чувствовала даже сквозь подошвы собственных туфель.
Вздыхая и охая, Алёна нехотя пошла к окну. И далее, также с помощью их добровольного спасителя, залезла на подоконник, а после, с криком «Мамочки!!!», сама соскользнула вниз, прямо на руки к солдату на лестнице, который аж крякнул, в один миг принимая в объятия приблизительно пять пудов истинной русской красоты.
Ожидаемо труднее всего договориться оказалось с Добсоном. И дело не в том, что Маша плохо знала английский:
  - I am a man, miss Mary! Ladies first! – твердил он, мотая из стороны в сторону плюгавой головой, невзирая на все уговоры, в то время как пол под ногами уже начинал ощутимо потрескивать.
- Да сделайте же с ним что-нибудь, месье! Убедите его! – воскликнула Маша, обращаясь к французу, взбешенная этим истинно ослиным упрямством и бестолковостью.

Несмотря на все попытки его убедить, теперь уже и французские, Добсон продолжал упорствовать. И на какой-то миг у Маши даже промелькнула недобрая мысль принять как разумное решение недавнее саркастическое предложение их спасителя. К счастью – если о нем сейчас вообще можно было говорить, немного помог случай: наглотавшись дыма и отключившись, Добсон, наконец, прекратил спорить. Француз, которого эти неуместные сейчас рыцарственные выкрутасы, видать, достали не меньше Машиного, без особых церемоний, за шкирку, подтащил к окну его обмякшую тушку и дальше уже настал ее черед действовать. Столкнуть бесчувственного гувернера за подоконник неожиданно оказалось весьма непросто, несмотря на его видимое тщедушие: как все люди в подобном состоянии, Добсон был тяжелым и неповоротливым, как мешок с картошкой. Но, слава богу, справилась. Благо, никогда не была из породы хилых, да немощных… Трусливой тоже не была. Однако комплимент из уст француза приняла с удивлением:
- Заботиться о ближних, особенно тех, кто в беде – поведение нормального человека! Вы ведь тоже помогаете мне. И вовсе не потому, что хотите продемонстрировать храбрость.
Дождавшись, пока француз затащит обратно их «спасательный канат», девушка подошла к нему, чтобы дать обвязать напрочь измазанным сажей и копотью полотнищем теперь уже и ее, но в этот миг за спиной раздался жуткий треск. И, прежде чем сумела что-либо понять, Маша почувствовала, как ее резко – и довольно больно – схватили прямо под ребра. А затем обнаружила себя стоящей в крепких мужских объятиях  прямо на подоконнике. Там же, где она стояла до этого – не было уже… ничего! Лишь пылающая и воющая рыжая с красным огненная бездна.
- Боже мой! – в ужасе воскликнула она, заглянув через плечо офицера туда, что всего пару минут назад было комнатой. Пусть заполненным дымом и копотью, но все еще жилищем. Ее родным домом. Которого больше нет. – Господи… - дрожащим голосом повторила она и, более не в силах смотреть, на миг уткнулась французу лицом в грудь, лишь теперь, кажется, по-настоящему испугавшись.
Разумеется, он попытался ее ободрить – в своей довольно специфической, и, видимо, присущей по жизни манере. Но сил на иронию уже не осталось. Потому, отстранившись и вновь подняв на него глаза, барышня Баратынская прошептала:
- И как же мы теперь?

Отредактировано Мария Баратынская (2016-11-03 20:42:05)

Ответом на Машин вопрос внезапно оказался лишь совершенно серьезный взгляд француза.  И это встревожило еще сильнее – ведь она уже почти привыкла  не только к его саркастическим высказываниям, но и к тому, что он всегда точно  знает, что им нужно делать. Потому прочесть вдруг в его глазах почти что растерянность… было неожиданно. Но еще менее барышня Баратынская ждала, что долгий и пристальный взгляд светлых – это было особенно хорошо заметно теперь,  в контрасте с перепачканным сажей, точно у трубочиста, лицом – глаз офицера, даже имени которого она до сих пор не узнала, заставит ее смутиться! Сколько он смотрел на нее? От силы – полминуты, но это время показалось девушке ужасно долгим. К тому же щеки – это ее извечное, еще с детства, проклятие, естественно, сразу же вспыхнули, заставив второй раз за последние несколько минут благодарить пылающий рядом реальный пожар.
Столь же чумазая, как и тот, кто невольно стал причиной ее смятения, Маша в ту минуту  истово понадеялась, что  мужчина, по-прежнему крепко сжимающий ее в объятиях, ничего не заметил. А если и заметил, то – в нынешних обстоятельствах – хотя бы не удивился. Тем не менее, когда отвлеченный отчаянными призывами им обоим поторопиться, доносившимся из уст его соотечественников, столпившихся у основания лестницы, француз отвел, наконец, взгляд, ей все равно  стало немного спокойнее.
- Постойте, но как же вы?! – внимательно выслушав распоряжения, воскликнула Маша. – Куда  же вы… – прибавила она растерянно, наблюдая, как он вновь спускается с подоконника внутрь дома.
Но, по в ту же минуту промелькнувшему на его лице выражению нетерпеливого неудовольствия, поняла, что продолжать спорить не имеет смысла.  И,  послушно кивнув, осторожно балансируя, опустилась на корточки, хватаясь, как и было велено, свободной рукой за подоконник. Взглянув в этот момент вниз, откуда ей махали руками и одновременно подбадривали восклицаниями,  она едва не зажмурилась от ужаса – до земли отсюда было не менее двух саженей. Да и до лестницы, к которой сейчас предстояло спуститься, не меньше аршина. Но что было делать? Медлить и дальше – подвергать смертельной опасности ее спасителя, который тоже еще должен как-то успеть отсюда выбраться…
Потому, призвав мысленно на помощь Богородицу и сразу  обоих покойных  родителей, а также заодно всех-всех остальных  родственников, которые пока тоже вряд ли уж слишком  торопились встретиться с нею на небесах,  Маша осторожно соскользнула с края широкой подоконной доски. И вот, слава им всем, уже оказалась в руках у второго француза, которого ей только что представили как Тьерри.
  - Ну, вот и все, вот и молодец, дочка! – одобрительно пробормотал тот. И, убедившись, что  она крепко стоит на ступеньке, быстро полез вниз, давая и ей необходимый простор для движения. – А теперь потихоньку вниз, да назад не гляди, чтоб голова не закружилась.
Спрыгнувшая – с его же помощью – через минуту на траву, немедленно отведенная на безопасное расстояние, где на нее тотчас же бросились с объятиями и слезами Алёна и младший брат, обнимая их в ответ и успокаивая,  Маша, тем не менее, то и дело озиралась, напряженно ожидая, когда из горящего дома, наконец, выберется спасший их всех офицер. 
«Только бы остался жив, только бы уцелел, Господи!..»

За каменными стенами  дома, пышущими жаром, словно печь в январскую стужу, снова раздался оглушительный треск и грохот – вероятно, истлели и окончательно обвалились остатки перекрытий, что разделяли между собой этажи, а также все то, что каким-то чудом еще успело уцелеть на втором. Потом последовала новая ярчайшая вспышка пламени. Озарив вначале  изнутри зловещим оранжевым светом зияющие пустотой глазницы многочисленных окон,  стекла из которых давно успели со свистом разлететься по сторонам мириадами осколков, длинными языками затем оно вырвалось, наконец, на волю,  торопливо и жадно облизывая теперь и наружную поверхность стен, постепенно пробираясь наверх – к крыше. Однако все внимание Маши, кое-как успокоившей близких, и теперь напряженно следившей за событиями на пожаре, было приковано не к этому апокалиптическому зрелищу, а к кажущейся на его фоне почти безнадежной попытке французского офицера бороться за свою жизнь.  Потому, когда, подчиняясь инстинкту самосохранения, тот дернулся прочь от огня, повиснув высоко над землей на одной руке, барышня Баратынская медленно опустила ресницы в горестном предчувствии еще одной жертвы этого дня. Верно, самого жуткого за всю ее семнадцатилетнюю жизнь, хоть еще совсем недавно думалось, что не будет страшнее того, в который Маша разом лишилась и новорожденного братишки, и матушки. Силы телесные не беспредельны ведь даже у самых ловких и приспособленных людей.  А значит,  несчастный их спаситель вот-вот рухнет на землю и неизбежно расшибется – с такой-то высоты – если и не насмерть, так до тяжких увечий.  И ляжет его погибель суровым грузом не только на злодеев-мужиков, устроивших пожар, а еще  и на Машины плечи. Потому как слишком долго, видать, она собиралась духом, прежде чем решилась выбраться из окна, а он ждал. Вот и не успел вовремя…
Стоя с закрытыми глазами, буквально за несколько мгновений,  Маша успела совершенно отчетливо нарисовать себе картину сей героической смерти, и даже так полно угрызлась чувством свалившейся на нее за это вины, что из-под ресниц ручьями покатились горькие слезы, оставляя светлые дорожки на ее закопченных  щеках... Когда же сообразила, наконец, что пока так и не услышала  ни звука падения, ни испуганных криков вокруг, вновь осмелившись взглянуть на происходящее на самом деле, то испытала вдруг нечто, вроде разочарования, выяснив, что француз, конечно, пострадал, но вполне себе жив. Настолько, чтобы, поднимаясь на ноги,  суметь отпустить своим товарищам  какую-то шутку, над которой тут же неприлично громко заржал, иначе и не сказать, бригадир Тьерри – поглядывая при этом туда, где стояла Маша.  Но тут же, решительно отогнав прочь эти нечестивые мысли, сама сделала шаг к нему навстречу.
- Мария Баратынская, -  просто произнесла она в ответ, когда офицер наконец-то назвал свое имя. Не забыв при этом про вежливый книксен. «Что бы ни случилось, всегда следует помнить о хороших манерах и воспитании, дорогая!» - внезапно возникшее в памяти привычное мягкое матушкино наставление, заставило печально вздохнуть. – Младшая дочь хозяев этого имения… покойных хозяев. То есть, собственно, сама хозяйка и есть, - прибавив это с горькой усмешкой на губах, девушка посмотрела Шабо прямо в глаза. – А произошел здесь, господин капитан,  крестьянский бунт. Причина его мне неведома. Но несколько часов назад озверевшие мужики ворвались в наш дом и убили моего батюшку. Потом устроили пожар, рассчитывая, что в огне погибнем и мы с братом, а также слуги, которые остались нам верны. Так что, если бы не ваше своевременное появление… Я бесконечно признательна вам и вашим людям, несмотря на то, что сейчас наши страны воюют. И не побоюсь еще раз произнести этого вслух. Я очень вам признательна! – повторила она, обращаясь уже к его солдатам. – Дом – пусть догорает. Я все равно больше не смогла бы в нем жить. И, да, прежде чем отвезете нас в Кощино, возьмите здесь все, что посчитаете для себя нужным.

Отредактировано Мария Баратынская (2016-11-05 02:29:10)

Все то время, в которое уместились пережитые – да, впрочем, еще и переживаемые за сегодня события, Маша старательно отодвигала на задний план неизбежные мысли о своих утратах. Но и она не была сделана из камня – обычная, живая  девушка. Совсем еще молодая, и в самых страшных снах прежде не видавшая того, через что пришлось пройти наяву,  держалась теперь, верно, лишь на пресловутом баратынском характере: не всегда удобном для окружающих и не всегда им понятном, но, безусловно, твердом и очень полезном в годину невзгод.  Но теперь на исходе были уже даже эти силы. Словно бы почувствовав это, соболезнуя по поводу смерти отца, капитан Шабо не стал прибегать к особому красноречию, ограничившись простым выражением сочувствия. И, поблагодарив его так же – без затей,  Маша невольно ощутила новый прилив благодарности к этому человеку – не только отважному и благородному, но, кажется, и весьма деликатному. Что в глазах девушки было едва ли не большим достоинством. Еще очевиднее это стало, когда, капитан ловко отвлек ее от грустной темы, обратив внимание на забавную сутолоку французских солдат, наперебой предлагавших помощь Алёне.
- Действительно, - повернувшись туда, куда Шабо ей указал, покуда сам возился с перевязью и саблей, возвращая их на законное место, барышня Баратынская тоже не смогла сдержать улыбки при виде горничной, аж зардевшейся от такого небывалого успеха у кавалеров, да еще и иноземных. – Я за нее рада. Должно же хоть у кого-то сегодня случиться что-нибудь хорошее…  - прибавила она и вдруг осеклась, ощутив, как ладонь закончившего с экипировкой француза уверенно легла на ее талию. Пожалуй, чуть слишком уверенно, чем этого требовали нынешние обстоятельства. Там – на карнизе горящего дома, он сжимал ее в куда более крепких и интимных объятиях. Но теперь…
- Верно, сильно ушиблись, падая? 
Медленно опустив взгляд на его руку, Маша затем так же неторопливо вновь перевела его на лицо капитана, который стоял совсем близко – настолько, что она чувствовала запах влажного, продымленного сукна, исходящий от его изрядно пострадавшего в пожаре мундира. Плюс еще чего-то, чему бы уже не смогла  вот так, запросто, подобрать названия.   
- Травмированной конечности всегда лучше, если обеспечить ей полный покой, – все так же слегка улыбаясь и не сводя с Шабо глаз, Маша вдруг неторопливо потянула за край черного кружевного канзу, что прикрывало скромное декольте ее траурного платья, неизвестно каким образом удержавшись там среди всех пережитых вместе со своей  хозяйкой передряг. И, когда платок полностью соскользнул с ее шеи, тотчас же вручила его капитану. – Вот, возьмите! Не бог-весть что, но можно подвязать руку… И все же главная удача – это то, что вы не ушибли голову, правда?
Отступив на шаг, она незаметно выскользнула из его объятий и, будто ничего не произошло, все так же спокойно указала на мирно стоящую рядом с ними лошадь офицера:
- Насчет этого не волнуйтесь. Я выросла в деревне и прекрасно умею обращаться с животными. Если крестьяне не разграбили конюшен, то окажите еще одну любезность, попросите кого-то из ваших солдат привести сюда мою Геру. Алёна проводит и укажет, как именно она выглядит. Остальных, как я уже сказала, можете забрать, но эта – подарок отца. Надеюсь, вы меня поймете. И еще. Боюсь, мне не хватит сил удержать на скаку брата в своем седле. Доверить его жизнь я могу теперь только вам. Поможете?

Отредактировано Мария Баратынская (2016-11-06 00:36:36)