Лишь совсем чуть-чуть замешкавшись, Маша  тоже бросилась обратно к своей «постели». Свернувшись  в калачик, она поспешно спрятала под оставленный ей Дмитрием ментик  не только плечи, но и голову, якобы во сне,  понимая всю немощь своего актерского дарования даже перед не слишком наблюдательным зрителем. Да, впрочем, родись она хоть и самим Щепкиным, каким самоконтролем надобно  было бы обладать, чтобы в ее нынешнем состоянии суметь убедительно изобразить сонную безмятежность?!
А между тем, дело было уже далеко не только в одном лишь страхе разоблачения. Ведь прежде, чем  исчезнуть, капитан успел сделать нечто совершенно немыслимое…
Он ее поцеловал.
Мимолетный, должно быть, ничего особенного для самого  Шабо и не значащий, этот его поцелуй «на удачу»  оказался первым и единственным пока в жизни – для Маши. Которая, как и всякая девушка, конечно, иногда уже пыталась  представлять, как и где это могло бы произойти. И главное, кем будет этот человек. Вот, выходит, судьба и дала ей ответ на эти вопросы, представив взамен целый ворох новых, кажущихся еще более трудными, а то и вовсе неразрешимыми.
Приглушенное конское ржание – и почти следом оружейная пальба, разрушившие хрупкую ночную тишину, мигом выдернули Машу из ее смятенных дум. Подхватившись, она первым делом побежала к  судорожно рыдающему от ужаса младшему братишке.
- Ну что ты, что ты, маленький! Успокойся, все хорошо, это просто такая игра! Митины друзья немного пошутили, вот и все! – обхватив за плечи, она прижала Прошу к себе, целуя его мокрые от слез круглые детские щеки и разглаживая всклокоченные спросонья кудрявые волосы, и одновременно осторожно наблюдая за тем, что происходит вокруг.
Еще совсем недавно крепко спящий, их лагерь  внезапно сделался похож на разворошенный муравейник.  Возбужденно обсуждая между собой причины и подробности происшествия, туда-сюда расхаживали гусары: кто-то возмущался, кто-то пребывал в изумлении от необычайной ловкости, что неожиданно оказалась присуща сбежавшему супостату.
- Ну чисто циркач-акробат, Марья Арсеньевна! – удивленно потирая лоб, восклицал корнет Огарёв, подошедший к младшей сестрице поручика спустя несколько минут, верно,  рассчитывая на подобную реакцию и с ее стороны.  Но Маша была слишком напряжена, чтобы поддержать этот разговор: вот уже несколько минут она внимательно следила за тем, как Дмитрий о чем-то тихо говорит с Сомовым. И по тому, как незримо для остальных, но хорошо заметно для нее самой  менялось выражение его лица, было ясно, что речь между ними идет вовсе не о погоде…
Так и не дождавшись ее ответа, Огарёв слегка пожал плечами и отошел. Коротко бросив что-то напоследок, оставил командира в одиночестве и Сомов.
Когда, постояв еще немного, глядя прямо перед собой, Дмитрий повернулся и окликнул ее по имени, в глазах его все еще читалось нечто вроде неловкости, но Маша была уже уверена: знает. И потому не имеет смысла пытаться солгать. Нет, если она скажет неправду, он, наверное, не станет спорить, примет все как есть. Но это вмиг разрушит то особенное  доверие, которое всегда было между ними. И потерять которое для нее, особенно теперь, было слишком страшно. Пожалуй, даже страшнее, чем утратить его уважение и навлечь на свою голову его гнев.
- Нет, Митя. Он ни о чем меня не просил.
Отрицательно качнув головой, Маша опустила глаза, не в силах  выдержать его взгляд. Вернее, потому, что просто не хотела увидеть тот миг, когда он навсегда для нее изменится.
Покрепче обняв младшего братишку, которого неосознанно подхватила на руки и теперь держала перед собой, словно тот был неким щитом, она шагнула к Дмитрию, чувствуя внутри холодную пустоту. Признаваться  в содеянном напрямую было все-таки слишком страшно. Но только куда же деваться?
- Капитан Шабо не просил, - повторила Маша, и вновь взглянула на брата. – Я отпустила его сама.

- Потому что не могла поступить иначе, - ответила она, испытывая при этом смешанное со стыдом чувство глубочайшего облегчения. Верно, то же самое чувствуют преступники, которые долго таились, но после, будучи полностью изобличены, все же оказываются вынуждены рассказать чистосердечно всю правду. Правда, самой Маше недолго удалось сохранить свою тайну. Однако хватило и этого, чтобы, убедившись, что от ее признания небо не обрушилось тотчас же на землю, а брат по-прежнему смотрит на нее спокойно и даже вроде бы с пониманием, пообещать себе – и ему, пока, впрочем, мысленно, никогда более так не поступать. На словах же еще  предстояло объяснить все остальное.
Явление корнета Огарёва ненадолго отвлекло Дмитрия и дало Маше дополнительную фору в виде еще нескольких минут, чтобы обдумать свою оправдательную речь.
Она  была признательна ему за эту невольную помощь.
- Потому что этот человек, капитан Шабо, ваш пленник, и есть тот самый французский офицер, который намедни вызволил нас из горящего дома в Троицком. Я не успела прежде назвать тебе его имени, потому ты, конечно, ничего не мог знать. Но именно ему я и обязана жизнью, Митя! Своей, Прошиной, а еще Алёны и мистера Добсона. Если бы не злосчастный мешок, который вы надели капитану на голову, я рассказала бы тебе обо всем еще в Кощино. Но, к сожалению,  я не видела его лица. И узнала лишь тогда,  когда ты предложил мне отнести ему воды… Еще раз подчеркиваю, он ни о чем меня не просил! Это полностью моя идея и, конечно, моя вина, за которую ты волен  наказать меня и как брат сестру, и как офицер… предательницу, - запнувшись, барышня Баратынская выговорила это слово едва слышно, но  твердо. – Я осознаю всю тяжесть своего проступка. Но не раскаиваюсь в нем.

Отредактировано Мария Баратынская (2017-01-29 01:29:04)