Этим вечером генерал Бертран не вернулся в поместье Оболенских, покинув его еще утром. Весь день занимался армией, которая, к великому сожалению, начала прескверно себя вести, особенно разнежевшись на русских постелях и кормах. Всего лишь пару дней побыв без бдительного присмотра дивизионного генерала, солдаты начали творить черт знает что, а младшие офицеры то ли не могли, то ли не хотели с этим справиться. И если французы еще сохраняли адекватность, то испанцы да итальянцы совсем от рук отбились. Горячая кровь, нечего сказать. Разгребая все выходки и раздавая наказания, Бертран так и остался ночевать с армией. Во-первых, слишком устал и готов был любую кочку принять за мягкую перину, а во-вторых, присутствие начальства должно было хоть как-то дисциплинировать младшие чины. С беспокойством думая о поведении войска, граф погрузился в сон.
Он еще не проснулся, но уже почувствовал, как ноет спина. После барских кроватей спаньё чуть ли не на соломе вполне справедливо могло показаться жутко неудобным, несмотря на то, что за время походов генерал привык спать практически на голой земле. Избаловался перинами, нечего сказать. Что уж и говорить и простых солдатах, которые, отдохнув и откормившись, обезумели от счастья.
Обычно Бертрану редко что-то снилось - падал, как убитый, и засыпал крепким сном без сновидений. А тут целая чехарда из картинок в мозгу. Генералу снилось, что ему очень душно. А еще, что его пытается сожрать бурый медведь. Помучив и понадкусывая графа вдоволь, дикое животное сбросило свою жертву в реку, при этом крича его имя голосом Софи Оболенской. Оказавшись в потоке воды, которая оказалась теплее, чем он предполагал, Бертран проснулся.
Как ошпаренный, он рывком сел, отчего чуть не закружилась голова. Обнаружив, что действительно весь мокрый, тихо проворчал ряд ругательств. С недоумением огляделся, ровным счетом ничего не понимая. Засыпал он явно в другом месте. А душно было не только во сне. Граф расстегнул верхние пуговицы мундира (в который почему-то уже был одет), чувствуя недостаток воздуха. Сердито посмотрел на Софи и на кувшин в ее руках. Стряхнул воду и грязь с мундира, поднялся, продолжая отряхиваться. Он был в растерянности, и это злило.
- Хотел бы я задать Вам тот же вопрос, но, судя по Вашему возмущению, это бессмысленно, - с раздражением проговорил Бертран, осматриваясь.  - Я никуда Вас не затаскивал. И что бы это не было, - он обвел взглядом помещение, - я в таком же положении, как и Вы. И, кстати, - он рывком, без церемоний, забрал у девушки кувшин, - больше так не делайте. Никогда.
Провел рукой по мокрым волосам, всё еще досадуя на резкость пробуждения и странности, происходящие вокруг. Заглянул в кувшин, который, естественно, оказался пуст.
- Глупая, - сердито проговорил генерал. - Если мы в плену, это мог быть единственный запас питьевой воды, а Вы его истратили так опрометчиво, - посчитав предмет посуды бесполезным, граф поставил его на нечто, походящее на печку. - Пресвятая дева Мария, зачем мне это наказание, - проговорил он под нос и перекрестился, вознося глаза к небу. Но неба, как и предполагалось, не увидел - над головой была крыша. Материал не удалось разобрать - слишком было мрачно. Замкнутость маленького пространства неприятно давила, мешая думать.
Собрав разум и окончательно проснувшись, Бертран, заметив дверь, подошел к ней и толкнул, не надеясь, что она откроется, будучи уверенным, что ситуация, в которую он попал вместе с младшей Оболенской, ничто иное как плен. К изумлению и радости, дверь поддалась. В помещение ударил яркий солнечный свет, заставляя жмуриться. Привыкнув к свету, генерал вышел первым - обстановка была неизвестная, и пропускать даму вперед только из приличий вряд ли было бы хорошей идеей. Оглянувшись, граф так и ахнул. Всё казалось очень знакомым, но вместе с этим слишком чуждым. Словно параллельный мир.
- Пресвятая Мария...
Француз машинально дотронулся до ножен, дабы убедиться, что оружие на месте.
- Это Египет.

Генерал подскочил, здорово зачертыхался себе под нос, благо, половину бранных слов Соня по-французски не знала. Откуда она знала другую половину, лучше даже не спрашивать. Софья только злорадно заулыбалась, чувствуя себя настоящим партизаном, преисполненным патриотического чувства: у меня сегодня радость – я французу сделал гадость. Софи уже подготовила целую тираду о Наполеоне, подлых гадких французах в общем и Бертране в частности, но офицер, вопреки её ожиданиям, похоже, сам растерялся, и оказия сия злила его не меньше враждебно настроенной барышни, неистой как пороховая бочка.
Отчитав Софи и воспользовавшись её немым возмущением, кувшин адъютант немедля реквизировал, после чего девушка ощутила себя чересчур беззащитно и стала оглядываться в поисках какой-нибудь хоть самой захудалой печной утвари – кочерги или ухвата.
- А мы в плену? – с радостным воодушевлением, никак не вяжущимся с возможной угрозой и лишениями, поинтересовалась княжна. На званом ужине у Барышниковых Соня была, на балу в честь начала сезона охоты, что проводили Квашнины–Самарины, тоже была, не была разве что в Петербурге и в плену. Ну, ежели не столица, то хоть какое приключение, хотя уж скорее злоключение.
Тем временем, мужчина сосредоточенно перешёл к изучению окружающей обстановки и, подобравшись к двери, проверил её податливость. В темноту ворвались яркие лучи полуденного света, белёсо-золотого, как сливочное масло. Соня боязливо метнулась в мрачный пыльный угол, наблюдая за тем, как генерал всматривается в происходящее за стенами их временного худого пристанища. Судя по тому, как Бертран замер, произнося имя Богородицы тем обречённым тоном, коим дородная ключница Марфа поминала Святых угодников, происходило что-то из ряда вон, что тут же возбудило у Софьи Сергеевны недюжинный интерес, особенно когда офицер произнёс сущую нелепицу об их местонахождении. 
- Какой Египет, месье? - Соня ехидно усмехнулась, заинтригованно подходя к двери и размышляя о том, что вроде бы ударить француза по голове не успела. - Вы что бред…Ой! - княжна так и уткнулась от неожиданности в спину генерала. Она привстала на цыпочки, чтобы выглянуть из-за офицерского плеча, солнце слепило нещадно, Софи жмурилась, но упорно пыталась смотреть. - А как же это?
Улица чем-то напомнила девушке муравейник из песка в поле, по большей частью из-за обитателей, полуобнаженных, покрытых бронзой загара подобно бурым муравьям, к тому же, у большинства из них была в руках разномастного рода поклажа. Их подведённые чем-то в подобии сурьмы глаза притягивали взгляд, и Соня никак не могла взять в толк, нравится ли ей эта манера или же, супротив, только добавляет уродства. Всё вокруг было таким диковинным: и дома, и одежда, если эти полотенца и кушаки, что болтались на бёдрах, груди и головах местных жителей, вообще можно было так величать, -  что девушка восхищенно ахнула, положив руку на плечо генерала и пытаясь подняться повыше, чтобы побольше разглядеть, особенно того, что папенька назвал бы непристойным срамом.
- И что будем делать? – спросила она Бертрана, не заметив, что говорит прямо в ухо.

Оказаться в подобном положении одному - страшно. А вместе с Соней... еще страшнее. Мало того, что девушка, так еще и чрезмерно любопытная. Такая тихо пройти по краю улицы не сможет.
Опасения генерала оправдались. Чуть ли не через каждый шаг он выслушивал ее вопросы, отвечал вяло и нехотя, к тому же, в большинстве случаев ответов он не знал. Нет, не потому, что безответственно учил географию и историю. Просто вопросы Сони касались, в основном, одежды, уборов и украшений - а в плане знаний это самое слабое место у военного.
Тем не менее, от спутницы всё же был прок. Во-первых, вода, которой она окатила его с целью разбудить, приятно остужала на жаре. Вот только высохла в считанные минуты, но поначалу Бертран только радовался инциденту и готов был простить барышне ее грубость. Во-вторых, ее вопросы заставили генерала невольно присмотреться к прохожим. Он пытался сопоставить воспоминания о Египетском походе и то, что видел перед собой сейчас. Что-то не сходилось. Пусть даже это другой город - всё не могло быть настолько разным. Более того, Египет должны сейчас населять турки. А они мусульмане. И как мусульмане могли позволить своим женщинам такие открытые и даже откровенные наряды? Бертран внимательно изучал женские одеяния, подолгу задерживая на них взгляд и рискуя быть обвиненным в извращении и невоспитанности. Но руководили им отнюдь не темные мысли. Слишком всё странно. Будто... будто в другом времени. Но этого быть не может.
Вскоре горе-путешественники подошли к огромному зданию, которому Бертран не решился дать точное определение, но склонялся все-таки к тому, чтобы назвать его храмом или дворцом. Выглядело оно очень величественно. Даже дух захватывало. Восхитившись этим зданием, генерал принялся оглядываться вокруг, пытаясь понять хоть что-нибудь. Посмотрел сквозь толпу вдаль, где блестела река. А на реке корабли... Точнее, парусники. Такие Бертран видел только на гравюрах. А ведь он, хоть и воевал преимущественно на суше, что-то да понимает в кораблях, будучи военным инженером в придачу. От приближающегося осознания бросило в холод, несмотря на жару и солнце. По пояснице пробежали мурашки.
- Пресвятая Мария...
Он, верно, сошел с ума. И Соня с ним - за компанию. Вот она - щедрость русской души. Француз повернулся, чтобы что-то сказать спутнице, но, к ужасу своему, рядом ее не обнаружил. Тихо выругавшись, он был вынужден вернуться чуть назад и найти барышню нагнувшейся к маленькому местному ребенку, который протягивал ей что-то вроде камня. Удача, если камень, а не что похуже. Дети на многое способны.
- Софи! - не без возмущения позвал Бертран девушку. Почти одновременно с ним ребенка окликнула мать, и в голосе у нее звучала та же родительская тревога, что и в голосе офицера. Когда спутница наконец подошла, Бертран повел ее дальше, придерживая за локоть, чтобы не упустить из виду. - Я же просил не привлекать внимания. Неужели это так сложно?
Не восприняв - в который раз - его слова серьезно, Софи, как ребенок, потащила его ближе к толпе, на что офицер проявил упорное сопротивление, несмотря на то, что полуобнаженные женщины в центре действа вызывали искреннее любопытство. Он постарался притянуть ее назад, но было поздно: окружающие начали глазеть. Бертран почувствовал себя животным в клетке, что часто стоят у шейхов и ханов. Лучше сказать, белой вороной. В клетке. А его подозрения только усилились.
- Софи, как Вы не понимаете, мы попали в огромную бе...
Сзади что-то толкнуло слабо, но неприятно. Генерал подозревал, что это значит. Ударило в холодный пот.
- ...ду, - намного тише договорил он, поворачиваясь. Увидев направленные на него копья, генерал машинально поднял руки, показывая, что не намерен сражаться. При нем было оружие, его верная сабля, но глупо было бы сейчас воспользоваться ей. Противников больше, и если с двоими еще можно справиться, то по всему городу разбросаны стражники, которые тут же придут на помощь. Нет, лучше уж дипломатия.
Прозвучавшее имя местного правителя заставило на мгновение открыть рот от удивления. Неужели - правда?.. Напрягая всю свою волю, Бертран взял себя в руки. Если есть проблема - ее надо решать, а не стоять с открытым ртом.
- Просто Третьего, - шепотом ответил он Соне, не оборачиваясь и сосредоточенно думая, как лучше представиться солдатам из прошлого. - Аменхотеп Третий, местный император.
Вздохнув, Бертран решительно, но без угрозы, посмотрел на стражников, которые до сих пор держали на него копья, будто он мог в любой момент наброситься на них.
- Я генерал Бертран, а это, - он кивнул на Оболенскую, - моя спутница Софи. Видите ли, господа, мы оказались здесь престраннейшим образом и немного заблудились. Если вы подскажите, к кому можно обратиться в данной ситуации, буду очень признателен.

Еще не успев договорить, Бертран пожалел о своих словах. Всё-таки невовремя он отвлекся на спутницу и ее глупые вопросы. Ведь специально же думал о том, как лучше представиться, учитывая особенности времени и государства... В итоге выпалил то, к чему привык, машинально и, можно даже сказать, инстинктивно. Военные привычки вдалбливаются в голову намного прочнее привычек житейских. Год за пять, как говорится.
По реакции солдат Анри понял, что не просто оговорился, а совершил непоправимую ошибку. Им повелели двигаться вперед, и генерал послушался, взглядом приглашая Софи последовать его примеру без лишних возмущений. Тем временем ему стало так совестно, что, не будь так жарко, он бы заметно побледнел. Дурная голова. Дурная жара. Дурная страна. Дурная эпоха.
С остатками любопытства оглянувшись на церемонию поклонения какой-то богине, офицер, заметно помрачнев, покорно шел, куда велено. Постепенно его охватывал страх, но не тот, что вызывает панику, а какой-то тоскливый, более похожий на отчаяние. Весь путь до дворца он вел себя предельно тихо. Можно было подумать, что его ведут не во дворец, а на эшафот. Впрочем, и на эшафот он мог попасть в любой момент со своей болтливостью. А ведь всегда считал себя жутко неразговорчивым...
Хорош генерал. Справлялся с дивизией, но не не смог уберечь группу из двух человек.
Оказавшись перед человеком, в котором Бертран предположил сановника или советника, офицер так же не проронил ни слова, равно как и египтянин, пристально рассматривающий пришельцев. Француз, недавно осознав всю трагедию положения, понимал любопытство египтянина к своему мундиру и даже не шелохнулся под внимательным взглядом, хотя было, конечно же, неуютно. Анри мельком глянул на Софи, пытаясь узнать, понимает ли она, что происходит. Вряд ли. Она не была в Египте и не знает, каким он должен быть. Вероятнее всего, она решит, что именно в таком Египте сражалась Великая Армия, и сильно ошибется.
Парочку привели в зал, где восседал человек вида типично египетского и богатого. Анри было подумал, что перед ними сам фараон, но после слов сановника стало ясно, что это лишь сын фараона. Однако спокойнее от этого не стало.
Бертран низко поклонился. С наследниками Египта лучше не шутить. Но он решительно не знал, как ответить на вопрос так, чтобы их не посчитали сумасшедшими или, что еще хуже, вражескими посланцами, хотя для последнего были все основания.
- Приветствую, Ваше Высочество... Я граф Бертран, - француз больше не рисковал представляться генералом, хотя было явно поздно, - а это княжна Софи. Мы оказались здесь совершенно случайно. Прибыли из далеких краев и заблудились. И, уверяю, никак не хотели сделать ничего дурного, как справедливо могли предположить эти добрые люди, - Бертран взглядом показал на солдат. - Уповаю на Ваше милосердие и справедливость, о Великий, и прошу верить мне, - офицер вновь поклонился, опуская взгляд. - Отпустите нас с миром, и, обещаю, больше никогда о нас не услышите.

Первая попытка Бертрана договориться со стражей закончилась как-то неоднозначно. Соня не сильно вдавалась в тонкости происходящего, она хотела спросить генерала: «А теперь мы в плену?», - но выглядел мужчина так, что, кажется, сам зарежет княжну своей саблей за любой звук из её уст. Оставалось только смиренно идти вперёд, всеми силами пытаясь молчать и не отставать. Впрочем, безжалостное палящее солнце уморило девушку и без того: в горле сушило, голову мутило до тошноты, а сил с каждым шагом убавлялось, как светлого времени после равноденствия. Соня с ужасом думала о своей нежной молочной коже, краснеющей и шелушащейся от любой попытки поддаться загару, что всегда в воображении Софьи только подчёркивало высокородные крови княжны, ручки и шею теперь изрядно напекало, а спрятаться было некуда, думала она и о том, что вот-вот свалится в обморок, но гордость не позволяла выглядеть слабой при адъютанте Наполеона. В глазах всё расплывалось, оттого Софья Сергеевна не разглядела и половину того великолепия, что величественно предстало перед ней от аллеи грозных сфинксов до роскоши убранства причудливого дворца, сил хватало только на то, чтобы идти, щурясь от яркого света. Когда их остановили в оранжерее с натянутым тканевым потолком, девушка выдохнула, потихоньку оживая и жадно слушая плеск воды. Впереди сидел мужчина, черты его лица, такие необычные всё же смотрелись по-своему гармонично, хотя в представлении Софи, он не был прямо уж писаным красавцем, притом, во взгляде, так задумчиво и настойчиво изучающем её чуть не с самого порога, было что-то завораживающее. Хотя сама Соня, не столь поклонившись, сколь скорее спешно присев в реверансе с прямой спиной и лёгким кивком, когда присутствующие, кроме неё с французом, с воодушевлением принялись бить челом, больше внимания уделяла сияющим золотым наручам и россыпи сверкающих камней на вороте невиданной красоты и богатства. Полукруг воротника на груди местного цесаревича ей почему-то представился на своей голове презабавным кокошником. Ещё несколько вдохов свежего воздуха, и девушка сумела собраться, пытаясь сконцентрироваться на происходящем. Бертран уже вовсю что-то лепетал туземному принцу, в то время как Соня с восторгом заметила мордочку пятнистого леопарда, который, правда, восторгов княжны не разделял, рыча и слегка скалясь. «Какой котик!!» - подумала девушка, ей так и хотелось протянуть к нему свою руку, но как раз в тот момент он предупреждающе рыкнул, а потому Оболенская досадливо решила, что, несмотря на красоту и грацию хищника, её кот Клавдий всё равно лучше. Только теперь рядом со зверем появилась, Софи даже не заметила как, прекрасная девушка, той диковиной красоты, что не встречалась княжне прежде. Они с ней смотрели друг на друга взглядами одного толка, но Соня смутилось наготы обворожительной брюнетки, которая просвечивала сквозь невесомые одежды тончайшей выделки. А потому залилась румянцем и попыталась отвести взгляд на утихомирившуюся под лаской госпожи кошку. Вдруг внимание венценосной парочки окончательно сосредоточилось на светловолосой незнакомке, от этого стало и лестно и не по себе одновременно. Они назвали её как-то не так, как было привычно, но Софья лишь молчаливо выжидала, наблюдая с удивлением, как меняется лицо красавицы, которая тут же отступила, но стала смотреть с ещё большим интересом и даже каким-то благоговением. Соне это крайне понравилось.
Вот подвезло с имечком, чтобы оно не значило. Сыны Фараона, Нефертити, боги, -  для её это было чем-то вроде игры, правила которой она не знала, а цену не ощущала. Софья Сергеевна решила, что лучшая защита – это нападение, и, уверенно приподняв подбородок, усмехнулась. Гулять так гулять!
- Поняли наконец, - не скрывая упрёка, начала Софья. Она заговорщически кивнула своему спутнику, будто давая понять, что притворяться больше не нужно. Соня уже было думала представиться и самой этой Сехмет, но наглеть не стала, пёс знает, знакомы ли с ней лично сии царские персоналии.
- Этот генерал, – Софи плавно указала на француза вытянутой рукой, шутка или нет, но сейчас девушка поняла, что совсем не хочет, чтобы Бертрану устроили быструю кончину, - раб и служитель Могучей и Великой Сехмет, он исполняет Её волю и мою, - она красноречиво и непривычно властно посмотрела на Бертрана, ожидая, что он хотя бы изобразит подобострастный трепет. Соня чувствовала себя словно в глупом крепостном театре, и ей дико хотелось расхохотаться, но княжна всеми силами сдерживала себя, стараясь выглядеть сильной и до безобразия серьёзной.

Лишь на несколько мгновений в душе Бертрана возникла надежда на спасение, вызванная, как ни странно, властным взглядом хитрой Софи. Ее импровизированное выступление могло бы вытащить их отсюда. Или хотя бы ненадолго продлить им жизнь.
От заблуждений генерала избавила нога наследника фараона, уронившая его на пол. Бертран даже охнуть не успел, так как еще не успел осознать боли, как уже лежал на спине. Однако боль пришла довольно скоро, пронзив мозг. Француз оскалился, прищурившись и пряча лицо. Вскоре почувствовал на губах привкус крови. Как сквозь пелену донесся крик Софи. Офицера словно оглушило. Он почти перестал реагировать на происходящее, направив все силы на подавление боли.
Он впал в какой-то транс, в реальном времени занявший не больше секунды, но для него самого казавшийся чуть ли не целой жизнью. Всего за миг умерла вся надежда на добрый исход. Что-то черное заполнило душу. Вместе с тем начинала бурлить ярость. Но не та ярость, что вызывает безумие. Ярость расчетливая, мстительная. Такая появлялась в бою, лишь изредка перерастая в упоение. Нет воина безжалостнее, чем воина, потерявшего надежду. Воина, которому нечего терять. Одновременно с этим поглощало чувство презрения к этому фараонишке. Как может этот недомерок, большую часть своей жизни проведший среди злата, невольниц и безделья, так обращаться с генералом Великой Армии, выигравшим ни одно сражение, зарубившему ни одного человека, пережившему ни одну смерть?
Больше не было ни капли страха. Бертран уже смирился с мыслью, что не покинет эти стены живым. Терять нечего.
Не поднимая головы, генерал приподнялся на локтях, равнодушно упираясь грудью в копье, которое уперлось во что-то твердое - видимо, пуговицу - и сильно давило, но офицер не обращал на это никакого внимания, словно копье способно изогнуться под его давлением. Не спеша он тыльной стороной ладони вытер кровь с лица, посмотрев на окровавленную руку будто с удивлением. И, оскалившись, усмехнулся.
- Не беспокойтесь, госпожа, я в порядке, - с ощутимым металлом в голосе проговорил генерал, не поворачиваясь, но еще помня отчаянный крик. После этого он медленно поднял на Аменхотепа взгляд, тяжелый, полный всею яростью, что накопилась за годы войн, всею силой, которая может скрываться в сильном человеке, всею скорбью, равносильной по мощи разве что скорби еврейского народа. Такой взгляд действительно может прожечь.
- Никто и не утверждал, что я жрец Великой Секхмет, принц, - казалось, даже голос мужчины изменился, столько в нем было силы и металла. Француз немного подался вперед, отчего копье надавило так, что на мундире образовалась пугающая вмятина. Продолжая увещевать, он словно произносил древние заклинания. - Я ее орудие, чьей целью было привести сию посланницу к властителю египетскому, дабы дать ему шанс уберечь народ свой. У вас сейчас непростые времена, а грядут времена еще хуже, в которых останется уповать лишь на помощь великой богини, которой ты лишишься, сделав сейчас неправильный выбор. Можешь мне не верить. Но знай: причинив вред Со-фи или ее хранителю, то есть мне, ты вызовешь праведный гнев великой богини и обречешь свой народ на муки и смерть. Не будь же глупцом, принц.
Дотронувшись того места, где копье соприкасалось с мундиром, генерал незаметно залез под него и резко ударил этой рукой по полу. Вместе с хлопком раздался звук бьющегося стекла, и из руки на пол закапала, а, вернее, заструилась кровь. Учуяв соленый запах, смешанный с чем-то кисловатым, к красной лужице подбежал леопард, сходя с ума от хищнического азарта. Жадно обнюхав кровь, он полизал пол, наслаждаясь вкусом жизни, после чего, как опьяненный валерьянкой кот, стал одновременно лизать и легко грызть окровавленную руку. Бертран почти не реагировал на это, лишь раздраженно скалясь и жмурясь. Очень скоро леопард потерял интерес и отошел от генерала, покачиваясь. Сделав несколько шагов, завалился набок.
Под рукой Бертрана остались стеклянные осколки. Это был пузырек с ядом, приготовленный на случай пленения.

Самое жуткое насилие, которое доводилось прежде видеть Соне в своей короткой разнеженной жизни – это как курчавого крепостного Федота пороли батогами на конюшне в назидание другим за то, что тот нерадивый холоп умыкнул у соседки Евдокии упитанную курочку-пеструшку. Не стоит и говорить, какой ужас пронзил княжну от миниатюрных ножек до кончиков белёсо-янтарных волос, вводя в оцепенение, при виде того, что происходило перед её взором. Федот, помнится, вскрикивал и стонал от каждого даже не особливо сильного удара по голой спине прутьями с подрезанными кончиками, а французский генерал даже не охнул, получив в лицо со всей силы. Вместо этого он неустрашимо приподнялся, полный дерзкой решимости, успокоил Соню и заговорил с сыном фараона так, что Софья как будто бы не узнала этого раскалившегося яростью добела голоса, так резко отличавшегося от располагающего тона любезного француза в беседах за опустошением самовара. Прежде она и не воспринимала генерала столь уж серьёзно, не чувствовала силы и мощи предводительского чина, лишь разглядывая богато вышитые золотой нитью гирлянды листьев на тёмно-синем кашемире его мундира. Как же отважно он спасал  теперь положение одним свои взглядом и умелыми речами, которые рождали в душе Сонечки гордость и воодушевление.
Когда, содрогнувшись от громкого резкого звука, княжна увидела, как струится по руке из ладони офицера багровая кровь, на запах которой, будто оса на куст сладкой поспевшей малины, ринулась, облизываясь, громадная пятнистая кошка, девушка ужаснулась, не понимая, что происходит. Софи предприняла очередную попытку дёрнуться, но Нефертити цепко держала её в бронзовых тисках своих нежных, но коварно-сильных ладоней, не щадя, сжимая до боли краснеющую бледную кожу запястий. Софья зажмурила наполняющиеся влагой отчаяния глаза, она не могла смотреть, как руку Бертрана безжалостно глодает хищник, будто голодный пёс брошенную кость. «Господь милосердный, Бертран, что ты задумал?» - взмолилась в душе Софи, боязливо приоткрывая веки, готовясь к худшему, каким бы оно ни было, сознание мутилось и, если бы принцесса не держала её так крепко, как знать, устояла бы Соня на ногах, готовая вот-вот сорваться и, слёзно раскаиваясь, умолять господ о милосердии и снисхождении к её невежеству и вопиющей дерзости. Тем не менее, открыв глаза, Соня успела увидеть, как леопард, плавно покачиваясь, отходит от мужчины. Ещё мгновение и свирепый зверь рухнул на каменный пол, будто всего-навсего тряпичная кукла, оставшаяся без кукловода. Оболенская восторженно ахнула, а её пленительница, вскрикнув, бросилась к своему поверженному питомцу.
Софи воспользовалась воцарившейся суматохой и свободой и подбежала к генералу, преисполненная смятения и целой чехарды разного рода чувств. Её платочек, только недавно исполняющий обязанности веера или, как сказали бы здешние, опахала, оказался весьма кстати. Соня бережно и заботливо попыталась стереть кровь с лица офицера. Аменхотеп слушал возбуждённо шептавшую ему что-то супругу, опечаленную утратой любимца и загнанную страхом прогневать богов, но Соня не обращала на них внимания.
- Месье Бертран, Вы, - Соня тяжело дышала и, кажется, ещё дрожала, - Вы, - она пыталась придумать, какое слово лучше всего передаст всё её восхищение, искрившееся в глазах, но все даже высокопарные слова казались недостойными, - Вы, - она опустила взгляд, увидев окровавленную руку, - ранены?! Боже! - как глупо было забыть о давешнем происшествии.
Рана выглядела мерзко, но Софья постаралась подавить неприятное чувство и не воротить нос, девушка нахмурилась, но не наморщилась и, осторожно дуя, выковыряла несколько осколков из ладони француза, спешно замотав её платком и шёлковой лентой, которая до того изящно перетягивала платье под грудью.
Тем временем, будущие правители о чём-то договорились, и блистательная черноокая красавица устремилась вперёд. Соня инстинктивно шуганулась и прижалась ближе к Бертрану, но её опасения не оправдались, Нефертити почтенно склонилась перед ними, а следом примеру последовал и сам сын Бога Ра. Софи с радостной и благодарной улыбкой ликования посмотрела на француза и стиснула его здоровую ладонь. Правда окончание фразы заставило вновь ощутить, как, ноя, сжимается что-то внутри, впрочем, страха уже не было, а любое испытание казалось преодолимым, если они будут вместе.

Соня открыла глаза так резко, что тягучая темнота заволокла веки ещё на несколько мгновений, отдавая жжением. Неужели их оглушили? Княжна всматривалась в тени лепнины, обрамляющей потолок, пытаясь понять, что произошло. Генерала рядом не было и это вызывало приступ отчаяния.
- Бертран! – негромко позвала она, спросонья, но лишь утро ответило безмятежной бесцветной тишиной.  Полной грудью вдыхая тяжелый воздух, хоть и не такой сухой, как только что, Софья Сергеевна села, уперев ладошкой в мягкие перины, склонив голову вниз. Сердце колотилось быстрее отголоска такта торжественных барабанов, прикрыв глаза, княжна ещё отчётливо вдыхала сладковатый запах таинственных южных садов. Пытаясь схватить прыткие воспоминания за хвост, Софи ещё какое-то время сидела неподвижно, после чего открыла глаза и уже отчётливо разглядела свою комнату. Разозлившись от того, что захватывающие приключения были лишь сном, Соня с досадой швырнула подушку в стену. На пол что-то упало, брякнув. Софи босиком подскочила на звук и, потирая руки, которые ныли и были непривычно красными, подняла с пола маленький простенький камешек.