Устроить все наилучшим образом, обладая практически неограниченными средствами и влиятельными связями отца, было совсем нетрудно. Михаил даже не стал особо стараться сам, быстро раздав поручения "неофитам" ложи, которым надлежало угождать своим более высокопоставленным товарищам. Одинцову нравилось это чувство и он не упускал случая "погонять" своих негласных подчиненный, которые еще пару месяцев и взгляда бы на него не обратили, посчитав недостойным своих важных персон. Теперь же для них он был окружен ореолом величия и посвященности в главнейшие дела их тайного круга - приближенность к фон Бауму, пусть и мало кому объясненная, обеспечила ему место одной из высших фигур в этом избранном сообществе.

Об Ольге он доложил отцу буквально через пару дней после той первой ночи их знакомства, а чуть позднее, исполняя свое обещание показать девушке Дворцовую площадь, он вывел ее на прогулку, во время которой фон Баум имел возможность полюбоваться на нее, не показывая себя. Пока девушка разглядывала дворец, провожая глазами изысканные наряды прохожих, Мишель отыскал в толпе внимательный взгляд покровителя и одним жестом бровей поинтересовался у него, что он думает о его юной спутнице. Отец лишь чуть заметно кивнул ему и тут же растворился среди людей, отступая за чью-то спину, и спустя секунду его уже не было видно. "Старый черт, - со смесью насмешливости и уважения подумал Михаил, отчаявшись проследить путь фон Баума. - Он мог бы уже трижды проникнуть во дворец  и вынести оттуда хоть самого цесаревича, если б не был так помешан на осторожности". Самого Одинцова, в силу юности и порывистого склада характера, напротив, тянуло поскорее приступить к осуществлению плана, но отец четко дал понять, что прежде чем не будет просчитана каждая мелочь, никто из них даже близко ко двору не подойдет.
- Вы насмотрелись? - не слишком любезно осведомился он у Ольги, сгорая от нетерпения поскорее расстаться с нею, чтобы встретиться с фон Баумом и услышать его мнение. - Тогда пойдемте отсюда. На улице холодает, а в сам дворец вас еще никто не приглашал.
Он не знал тогда, что его слова окажутся пророческими для них обоих. Но фон Баум не только счел допустимой его блажь ввести Ольгу в их тайный круг, он смог разглядеть в ней даже куда больше, чем сам Михаил. И мысли, посетившие его, странным образом перекликались с соображениями сына, хотя если Мишель многие достоинства Савицкой списывал на ее красоту, то опытный делец обратил его внимание на то, что самое замечательное в их юной протеже - отсутствие известности при дворе, столь подходящее и к роли самого Одинцова.
- Ты можешь привести ее как угодно. Как нищенку, подобранную из чумной грязи, или как принцессу далекой страны, не отмеченной на карте...
Мишель не удержался от смешка. Фон Баум выражался иногда чересчур витиевато, хотя и сам он порой невольно копировал его манеру, сам того не сознавая.
- Papa, помилуйте, - на французский манер произнес юноша, недавно обзаведшийся привычкой именовать так отца, осторожно подкалывая в нем английские корни. - Какая принцесса? Какой страны? Мы же не собираемся покупать внимание императорского двора детскими сказками.
- Русские придворные любят сказки, Майкл, - скупо улыбнулся их лидер. Он говорил по-русски чисто, без акцента, но почему-то, стоило ему высказаться на тему укладов империи Александра I, иностранец в нем прорезался с особой очевидностью. - Они окружают себя ими. Они едят их на завтрак, обед и ужин и каждый раз просят добавки, - взгляд фон Баума уперся в него, и Мишель невольно почувствовал себя неуютно. - Мы подарим им...очередную сказку. Сказку об отважном юноше, готовом на все ради своего цесаревича..и о прекрасной девушке, воплотившей в себе самые нежные грезы.
- Вы говорите об Ольге? - слегка ошарашенно спросил Михаил. Отец лишь коротко кивнул.
- Ею придется заняться. Без подготовки она гроша ломаного не стоит, но... ты нашел хороший материал, Майкл. Я доволен тобой.
- Материал? Для чего? - осторожно спросил он, гадая, что за мысли реют сейчас в этом искушенном разуме.
Фон Баум улыбнулся. У отца и сына была одна общая улыбка - сочетающая в себе плотоядное коварство зверя, почуявшего добычу, и обворожительность демона, искушающего на грех. Увидев эту улыбку, Михаил понял, что их план пополнился рядом по-настоящему пикантных деталей.

Домой он заявился после полудня и сразу же, не раздеваясь, поднялся на второй этаж, без стука распахивая дверь в комнату Ольги. С самого первого дня он не считал необходимым обременять себя особыми церемониями по отношению к ней, хотя с той самой ночи продолжал обращаться к ней исключительно на "вы", но делал это со столь искусной смесью безукоризненной вежливости и насмешки, что она не могла ни упрекнуть его в грубости, ни забыть о своей зависимости от него.
- Письма пишете? - поинтересовался он лениво, бесцеремонно пройдясь по комнате и взглянув на пестрящий строчками листок на столе. Текст послания его не заинтересовал - быстро поняв, что дело касается доклада о благополучии семьи Савицкой, он тут же забыл о нем, обратив свой взгляд на замершую над чистым листом девушку. - Не любовные, надеюсь? Хотя если это будет адресовано мне - то на здоровье.
Он одним движением скинул верхнюю одежду и, небрежно отшвырнув ее на диван, присел на подлокотник кресла девушки, с мимолетной улыбкой заглядывая ей в глаза.
- Получили благие вести? Полагаю, я полностью исполняю данное вам слово?

Отредактировано Михаил Одинцов (2016-10-30 22:49:56)

Ему понравилось, что она тотчас же отложила перо, стоило ему заговорить. Хорошо, что она понимает, что все, что он может ей сказать куда важнее всех ее сентиментальных переписок с родными. В конце концов, это от него зависит и ее, и их благополучие. Мишель отметил отблеск невероятной нежности в ее глазах, когда она подняла взгляд от листка бумаги, и его почему-то едва ощутимо царапнула нелепая ревность. У него не было ни братьев, ни сестер - для своей матери он оказался последним и единственным, фатальным ребенком, а отец, видимо, после той истории был осторожнее. Любви родителей он тоже особо никогда не видел - Надежда Одинцова была полностью поглощена собой и своей погубленной жизнью, а отец...что ж, его полностью занимали "великие цели", как он любил выражаться, и в этом Михаил его понимал - сам для себя он решил избрать то же отношение к жизни, и обычно оно полностью удовлетворяло его, но сейчас, видя бесхитростную радость Оленьки, невольно заколебался, оказавшись лицом к лицу с той жизнью, что была ему незнакома. Самым простым было немедленно отмахнуться от этого чувства, что он и сделал, переведя взгляд на девушку и криво усмехнувшись.
- Вы правы, милая кузина, - елейным голосом отозвался он. Назвать Савицкую своей дальнекровной сестрой из провинции было самым разумным для представления в доме, но теперь, после разговора с фон Баумом, это должно было стать их постоянной ролью, и это осознание порождало в нем весьма противоречивые чувства. - Но, быть может, вам стоит быть нежнее к вашему любимому брату? Например, приветствие могло быть и теплее, - он лукаво подмигнул, наклоняясь и мягко целуя ее в щеку, но,  не отрывая губ сразу, провел теплую "дорожку" до виска, и, слегка дунув в ушко, отстранился с насмешкой в глазах. - Кстати, вам следовало бы уже привыкнуть называть меня просто по имени - мы же с вами так близки. Попробуйте, Оленька. Как у вас с французским? Нынче модно говорить "Мишель", с таким, знаете, протяжным окончанием, - он улыбался, не отрывая от нее внимательного взгляда. Пожалуй, отец прав. При должном старании из этого милого ангела можно вылепить королеву в их грядущей шахматной партии. Главное, чтоб эта королева не забывала, кто переставляет фигуры на доске.
Ольга, не ведая о его замыслах, пустилась в восторженные благодарности, более всего напоминая радостного ребенка, взахлеб делящегося событиями своего маленького мирка. Михаил смотрел на нее со снисхождением, не вникая в слова и, кажется, она быстро поняла, что заботы ее семьи его не интересуют, с него довольно было того, что он мог разрешить их одним щелчком пальцев. Он равнодушно кивнул в ответ на переданную благодарность, она его мало тронула - гораздо больше его интересовало то, чем могла оплатить ему долг она сама, но, глядя на эти девичьи всплески руками и бесхитростные проявления радости, он на мгновение усомнился в том, способна ли она осознать все величие их с фон Баумом плана. Но не могли же они ошибиться в ней оба...
- Мне это не стоило особого труда, - небрежно отзывается он, протягивая руку и поигрывая с одним из ее локнов. - А отблагодарить вы меня сможете... Как раз сегодня я говорил со своим дядюшкой о вас. Признаться, сперва он был не в восторге от того, с какой легкостью я раздаю нашу доброту, но я сумел убедить его в том, что вы можете быть нам полезны, - он лишь слегка лукавит: в первый момент отец действительно счел его порыв абсурдным. - Но это дело не одного дня и, возможно, не одного года. Я хочу, чтоб вы понимали всю серьезность возлагаемого на вас доверия. Мы имеем дело с судьбой государства... - кончики пальцев мягко касаются тонкой шеи, - нашего с вами Отечества. Вы любите свое Отечество, Оленька?

- Вам так неприятны прикосновения вашего брата, Оленька? - холодно спрашивает он, с силой выделяя слово. Жест, которым она стирает след его поцелуя, неприятен ему, в нем снова невольно поднимается гнев, грозящий перерасти в настоящую ярость, готовую обрушиться на нее немедля. Усилием воли он сдерживается, напоминая себе о необходимости передать ей распоряжения фон Баума - их великое дело, без сомнения, куда важнее внезапных капризов этой девчонки. Им теперь предстоит играть свои роли вместе, рука об руку, и у него еще будет время позаботиться о ее манерах обращения с ним. Он успокаивает себя этой мыслью, но голубые глаза, прожигающие ее взглядом, так и сверкают льдом. - Вам следует научиться быть нежнее со мной, - на тон мягче произносит он, но эта вычурная теплота голоса кажется опаснее звенящего в нем гнева. - Впрочем, я вас еще этому научу....вместе со всем прочим.

Он слегка кивает на ее обращение, безмолвно одобряя его. В ее выговоре нет той изящной легкости, свойственной тем, кто привык употреблять французские слова в своей речи, но, пожалуй, в этом есть свое очарование. По счастью, ему не нужно заниматься с ней языками - ее роль этого не требует, фон Баум предпочел по максимуму использовать то, что дано Ольге природой, всем тем навыкам, которые можно преподать молодой барышне. "Лучшая ложь - та, что выросла из откровенной правды, Майкл" - часто говорил ему отец, и сейчас Михаил хорошо понимает его слова. Чем меньше Савицкой придется играть - тем больше вероятность, что двор поверит ей. А та ничтожная примесь вымысла, которую им предстоит привнести в ее образ - всего лишь пикантная окантовка к ее истинному лицу.
- Не утруждайте себя этим особо, - небрежно говорит он ей, чувствуя, как злость понемногу отпускает его. - С французскими послами вам не придется беседовать. От вас мне будут нужны иные...способности.
Он усмехается, встречая ее серьезный взгляд - отец бы тоже улыбнулся, слыша всю высокопарность ее речей. Право же, что за дивное создание! Не иначе как она принимает их за общество благородных мужей, спасающих всякого, кто попадает в беду. Возможно, ему стоит поделиться этой мыслью с papa - подобная организация была бы отличным прикрытием для них. Впрочем, не исключено, что фон Баум уже озаботился существованием подобных обществ под своим началом - Мишель даже не рискнул бы предположить, во скольких делах Петербурга так или иначе замешан его отец. Связи у него обнаруживались на любом углу, и Одинцов, кажется, мог зайти в любой дом, назвав имя родителя, чтоб получить незамедлительное почтение и помощь. Это, признаться, изрядно ему льстило, и в глубине души он уже начинал думать о себе, как о наследнике всего великого дела фон Баума, хотя при нем бы он ни за что не рискнул называть это так.

Ольга внезапно вызывает в нем очередной приступ ярости, отстраняясь от его руки, как будто это не она всего несколько дней назад с готовностью раздевалась перед ним, робко отвечая на его жадные поцелуи. Только мысль о том, что невинную девицу можно с большим успехом использовать для осуществления их планов, остановила его от того, чтоб воспользоваться ее покорностью. И что же сейчас? Она, никак, возомнила себя способной отказывать ему даже в такой безделице, как прикосновение? Сверкнув глазами, Михаил с внезапной силой вцепляется ей в волосы, резко оттягивая ее голову назад и с яростью заглядывая в распахнувшиеся глаза.
- А я попрошу вас уяснить раз и навсегда, дорогая кузина, что я волен обращаться с вами так, как сочту нужным и прикасаться к вам так, как мне этого захочется, - четко произнес он ей в лицо и так же резко отпустил, поднимаясь от ее кресла и отходя к окну, заложив руки за спину и бесцельно наблюдая за оживленной улицей. Немного успокоившись, он вновь повернулся к ней, на сей раз не приближаясь, и сухо заговорил, переходя к главной теме сегодняшнего дня:
- В таком случае, вы будете рады узнать, что дело, которому я и мой дядюшка посвящаем свои жизни, непосредственно связано с благополучием государства. Мы всецело ратуем за процветание России и хотим возвеличить ее над всеми прочими державами света, - в его голосе появилось небывалое вдохновение - он уже столько раз репетировал эти слова, что, произнося их, готов был поверить в них сам. - Вы удостоены чести помочь нам в этом. Помочь мне. Что скажете, Оленька?

Отредактировано Михаил Одинцов (2016-10-31 16:25:33)

Капелька крови, выступившая на прокушенных губах, неожиданно вызывает в нем почти пьянящее чувство. Огромные, распахнувшиеся от боли глаза выглядят столь прекрасно, что он на мгновение забывает о том, что должен был ей сказать. Обнажившаяся от его жеста тонкая шея с отчаянно пульсирующей живительной жилкой выглядит так беззащитно и податливо, что его ярость почти мгновенно заменяется совершенно иным чувством - дурманящим и страстным, отравляющим его привычно-холодную кровь. Он едва удерживается от властного, глубокого поцелуя, напоминая себе, что сейчас на первом месте - донести до нее суть дела. Отцу наплевать, каким утехам он будет предаваться со своей названой сестрицей, но если это помешает их плану - головы не сносить ни ей, ни самому Мишелю. Задержав еще на пару секунд голодный взгляд на ее лице, он выпускает волосы Ольги и предпочитает отойти, чтобы иметь возможность спокойно изложить ей идею фон Баума.

Как и ожидалось, ему даже не нужно было особо "приправлять" свою речь дополнительными изысками - этой девочке хватило лишь слова "государство" в его фразе, чтоб преисполниться уважением ко всему, что он мог делать. На местных, взрощенных избалованным Петербургом красавиц, его пылкий монолог мог и не произвести такого впечатления, но на эту провинциальную пташку, воспитанную в семье офицера, он мгновенно оказывает именно то влияние, которого добивался. Михаил загадочно улыбается, понижая голос, из чего создается полная видимость того, что он посвящает ее в сокровенную тайну.
- О, вы можете. Еще как можете, если будете во всем слушаться меня и делать то, что я вам скажу, - его голубые глаза неотрывно смотрят на нее, и есть в этом взгляде нечто завораживающее, что досталось ему в наследство от фон Баума - способность находить в чужом сердце отклик на свои речи, которые он умеет произносить с таким вдохновенным упоением, что ни у кого не остается сомнений в его искренности.

Окрыленная этой сказкой, Ольга подходит к нему, и в ее глазах отмечается уже совсем иное выражение. Может, ему стоило с самого начала сказать ей, что он герой, стоящий на страже Отечества, чтобы получить должное к себе отношение? Ох уж эти впечатлительные барышни с их наивным романтизмом! Теперь он, кажется, понимает, почему отец предпочитает вербовать безусых юнцов умудренным опытом вельможам, хотя последние, казалось бы, могли быть им полезнее. Молодых и горячих проще увлечь, они легки на подъем, а неизменное кипение крови еще способно заставить их по первому зову кинуться в бой очертя голову. В поживших уже куда больше сомнений, а разговоры об Отечестве они воспринимают скорее как повод поностальгировать по былым временам, когда все казалось им лучше, и они сами еще были способны на безумные подвиги. Стоило ли удивляться, что их план в основном держался на плечах романтичного молодняка - хотя обилие и куда более нужных связей, которыми успел обрасти фон Баум, говорило о том, что его работа началась уже довольно давно. Старый паук просчитывал каждый шаг до мелочей, и сейчас подобной "мелочью" была Ольга, которую ему необходимо было направить в нужное русло.
- Вам придется научиться меня любить, - сухо произносит он, глядя прямо в темные глаза девушки и лениво поглаживая кончиками пальцев ее щеку. - Потому что нам предстоит играть заботливых кузенов и для более щепетильной публики. Вы ведь хотели попасть во дворец? У вас будет такая возможность...если вы все сделаете правильно.

Михаил слегка удивленно встречает движение ее руки и прикосновение к волосам - этот жест слишком ласков для него, но, похоже, девушка твердо уверилась в  его намерении укрепить ее "сестринские чувства", вот и проявляет их по своему разумению. Молодой человек едва заметно усмехается, чуть склоняя голову набок, чтоб прижаться щекой к ее ладони, и сейчас этот жест и впрямь выглядит как невинная шалость близкого родственника. Что ж, возможно, это ему только на руку. Более пикантные правила игры он разъяснит ей потом. когда ей уже окончательно будет некуда бежать.
- Григорий Павлович? Слуги? - с небрежным смешком переспрашивает он, презрительным фырканием давая понять, сколь мало он печется о том, что думают о них в этом доме. - Право, Оленька, о них вам не стоит заботиться. Их общество было премилой возможность отрепетировать наши нежные родственные связи, но истинная премьера ожидает вас позже, перед куда более требовательными зрителями, - он на секунду задумывается и добавляет: - Когда вы будете готовы, и я сочту, что вы можете исполнить свою роль без запинки.

Прелестное дитя! Он видит, как зажглись ее глаза при упоминании дворца, но ей даже в голову не могло прийти, в каком качестве ей предстоит войти в его залы. Оленька лопочет ему о празднике, а он едва сдерживает смех - так наивно звучат сейчас ее речи, пропитанные девчоночьими мечтами о роскошных балах и широкоплечих кавалерах. От мысли о том, кого прочит ей фон Баум в спутники, лишь еще веселее, и Мишель широко улыбается, наблюдая, как полыхают в ее глазах искры каких-то восторженных воспоминаний. Право же, прельстить это невинное создание не составляло особого труда. Ловушка уже захлопнулась, а она даже не подозревает об этом...

- О, я научу вас, - с мимолетным хищным оскалом обещает он, элегантно приобнимая ее за талию и мягко разворачивая к окну - так. чтобы она могла видеть всю улицу, а сам, не разрывая прикосновения, стоит за ее спиной, чуть щекоча дыханием ушко. - Вы узнаете обо мне все, что нужно - какое вино я люблю, на каком боку сплю и сколько у меня родинок на спине... Вы все узнаете, милая Оленька, - его тихий смех рассыпается по ее коже. - Но прежде кое-что узнать о вас должен я. Что вы видите? - легким жестом он указывает на пейзаж за окном и едва уловимо выводя какие-то узоры на ее плече, ожидает ответа.

Наконец-то она не одергивает от него руку: то ли смущение уступило место благодарности, то ли роль его кузины окончательно захватила ее, и она перестала видеть в подобных прикосновениях что-то предосудительное - не все ли равно, если все идет так, как ему хочется? Мишель частенько не видел за своими желаниями ничего иного, и сейчас он предпочитает не размышлять о мотивах девушки, а улыбаться ее податливости. Их первая ночь еще жива в памяти обоих, но если для Михаила это было не более чем занятное знакомство, то Ольга, кажется, была всерьез озабочена своим неблагонравным поведением и до сего дня чуралась всех его вольностей. Ну что же. Ко всему можно привыкнуть. И он нашел способ ее приручить, даже если сама она этого не подозревала. Она слишком сильно любила свою семью и по доброте душевной просто не задумывалась о том, что кто-то может видеть в этой нежной привязанности очевидную слабость, на которой можно сыграть.

Одинцов слушает ее с выражением ленивой скуки на лице - он и не думал, что она даст правильный ответ: на то, собственно, и был расчет. Ее нужно было подвести к итоговой мысли, вложить свою идею в ее голову столь незаметно, чтобы создалась видимость того, что она зародилась там по собственной воли Савицкой - ведь нет ничего лучше той лжи, что выросла из истинного внутреннего убеждения. Отец успел неплохо разъяснить ему эти простые правила и сейчас может по праву гордиться своим отпрыском. Он уже хочет нетерпеливо прервать поток бессмысленных для него слов девушки, как вдруг ее мысли сворачивают в совершенно ином направлении, а в голосе слышится внезапная грусть. Ее волосы чуть задевают его щеку, когда она откидывает голову назад, столь доверчиво упираясь затылком в его плечо. Совершенно машинально Михаил обнимает девушку, словно подхватывая и не давая упасть, и пару секунд они оба стоят так, замерев и не говоря ни слова, а затем губы Мишеля трогает чуть насмешливая улыбка.
- В этом ваша сила, кузина, хотя вы еще об этом не подозреваете, - его губы касаются мимолетным поцелуем ее шеи, разрывая оцепенение. Девушка как будто приходит в себя, выпрямляясь, но на ее лице отчетливо написано смущение, вызывающее у Михаила невольное удовлетворение.
- Вы увидели лишь соседний дом и клочок улицы, наблюдаемый отсюда, - с легким снисхождением произносит он, огибая ее и становясь рядом, чуть оперевшись на подоконник локтями. - Увы, но почти все в этом славном городе видят не больше вашего. Я же говорю вам о чем-то куда более впечатляющем, чем дорога, экипаж и окно напротив. Я говорю вам об Отечестве, Ольга. О нашем с вами Отечестве! - его голос вновь наполняется неведомой силой. - Точнее - о том, что с ним происходит сейчас, - он повернулся, заглядывая в ее глаза. - Вы - яркий тому пример. Дочь офицера, проливавшего кровь за свою страну - что вы получили вместо светлой памяти и уважения?! - он пылко обнимает ее за плечи, словно призывая преисполниться возмущением вместе с ним. - Что было бы с вами, если б вам встретился не я, а один из этих... - он небрежно кивнул в сторону окна, подразумевая любого прохожего, - благочестивых господ?

Легко придумать справедливую цель,
Великую цель,
Из тех что любимы толпой.. (с)
Пожалуй, на свете нет ничего столь же наивного и одновременного великолепного в своей наивности, чем все эти "незыблемые истины", которые все хорошие дети впитывают с молоком матери. "Добро побеждает Зло". "Возлюби ближнего своего". "Наш долг - служить Отечеству"... Вырастая, все эти хорошие дети несут свою чистую веру в суровую реальность, и тем, вероятно, выживает мир, которому уже полагалось бы скатиться в тартарары. Но на всякую веру найдется тот, кто сумеет обратить ее в свою пользу. Стоит вспомнить хотя бы знаменитые Крестовые походы, когда из учения о чистом и светлом, призванном возвеличить человеческие души, выросла целая эпоха кровавых войн, осененная сверкающими знаменами самых благих идеалов. Фон Баум очень любил этот пример. "Скажи человеку, что он умирает не просто так, а во имя того, во что верит - и он сделает это с удовольствием, и сам кинется на твой нож", - говаривал он с усмешкой, взирая с высоты на собранное им общество. Люди и правда готовы были питаться одними лишь детскими сказками из их рук - лишь бы эти сказки воспевали те нелепые истины, в которые они так верили. На этом и строилось могущество его отца, его неистребимое влияние на самый искушенный разум. Мишель был рад, что открыл эту фантастическую правду сейчас, будучи молодым и полным энергии: теперь он чувствовал себя вправе безнаказанно распоряжаться чужими судьбами, не оглядываясь на все затасканные нормы морали. Теперь уж он точно возьмет от жизни все.

Его руки крепко и надежно обнимают Ольгу, позволяя ей выплакаться на его плече. Сейчас он для нее - самый чуткий и заботливый брат, сердобольный покровитель, понимающий и разделяющий каждую ее печаль. Теперь она не может не поверить ему - и даже если до сей поры у нее оставались какие-то сомнения - то все они сейчас истлевают на глазах. На любую закрытую дверь есть свой ключ, на любого привратника существует пароль, главное - уметь угадать его. И теперь Михаил точно знает, что должен говорить.
- Тише...Тише, Оленька, - непривычно ласково шепчет он, поглаживая ее по спине. - Я так понимаю вас... Из-за одной-единственной ошибки моя мать до конца жизни не знала к себе доброго отношения... А ваш отец... Я уверен. он был настоящим героем. Он достоин самого лучшего, как и вы. его дочь... Но Отечество...то Отечество, в котором мы живем сейчас, забывает своих героев, забывает, чьей кровью оно оплачено, чьими молитвами выстрадано... Разве это справедливо? - он слегка отстраняется, чтобы заглянуть ей в глаза. Его ладонь мягким, бережным движением проводит по ее щеке, стирая слезы. - Не плачьте, прошу вас. Все рано или поздно получают по заслугам. Это - то ради чего я и мои товарищи положили свои жизни.
Он замолкает, позволяя ей переварить его слова, и с затаенной улыбкой наблюдает, как зарождаются в ее сознании столь тщательно взращиваемые им мысли. Одно удовольствие смотреть, как всходят посеянные им семена. Еще немного усилий - и ростки распустятся, а после принесут и плоды...
- До недавнего времени я был так же слеп, как и вы, - интимным шепотом сообщает он, будто и впрямь открывая ей самые потаенные уголки своего сердца. - Я списывал всю эту вопиющую несправедливость на что угодно - на трудные времена, на слишком большое количество страждущих...о, я признаюсь вам, я даже грешил на немилость Господа, - покаянно признается он, чуть опуская глаза. - Но увы. правда оказалась куда страшней. И мне...было больно ее узнать. Но ведь лучше вовремя взглянуть истине в лицо, чем всю жизнь прожить в горьком заблуждении, не так ли? - и он заглядывает ей в глаза, точно подразумевая, что единственная истина для нее сейчас - это он. - Оленька... Любое государство есть отражение воззрений своего правителя...и наше, к сожалению, не исключение, - он еще больше понижает голос, взывая к ней почти сипло, как будто слова причиняют ему реальную боль, - Его Величество, вероятно, прекрасный полководец... и достоин всяческого уважения, но...вне войны он не видит ничего. Он не видит своей страны, он не видит нас! Вы понимаете меня? Российский престол должен занимать тот, кто видит не только ратное поле, но и нужды простого народа... кто чтит память и просто нуждается в помощи... Наш император слишком увлечен какими-то немыслимыми проектами, и это идеальное государство из его грез существует только в его голове... А здесь, - он обводит рукой комнату, разумея за ней и весь дом, и улицу, и город, и все необъятные просторы Родины, - здесь живут люди. которые ждут от него решений злободневных проблем. Помощи. Поддержки. Но...ее не будет, - Мишель горько улыбается, затихая. - До тех пор, пока к власти не придет тот, кто слышит каждый вздох...каждый плач своего подданного.

Он чувствует, что подобрал верный ключ к ее нежному сердцу - видит, как каждое его слово отзывается в ней, рассыпаясь эхом, пронизывающим ее собственные мысли, он сейчас как Крысолов, уводящий своей дурманящей музыкой прочь от привычных устоев - нужно было всего лишь подобрать подходящую мелодию. А это совсем нетрудно, учитывая, что нот всего семь, а его единственная слушательница сейчас вся как на ладони. Он подхватывает ее собственную печальную историю и вспоминает о своей - это должно породить связь между ними, убедить ее в том, что он понимает его, как сам переживший нечто подобное. На самом деле, его мысли отравлены презрением не только к обществу, но и к матери, сперва совершившей такую очевидную глупость, а потом оказавшуюся бессильной противостоять всеобщему порицанию. Она была слаба и глупа, как, впрочем, и большинство женщин - но немалую роль в этом сыграло то обстоятельство, что она была воспитана тем самым светом, что после ее отверг. Всем этим благочестивым обществом напыщенных лицемеров, не видящих дальше собственного носа. Вероломные глупцы! О, они полностью заслужили участь жалких земляных червей, которую он уготовил им в своих тайных фантазиях. Пришло время править другим - умным и бесчестным, потому как все эти сопливые понятия о чести - не что иное как красивая ложь, которой эти бедолаги готовы кормиться вместо хлеба насущного. Что ж, он найдет чем их приманить.
- И что же, вы готовы ждать этого мифического наследника? - с жаром спрашивает он у девушки. Если все то, что он говорил до этого, перекликается с ее собственными затаенными мыслями, то порицание императора - тема весьма скользкое, и тут главное - не упустить время, пока наживка уже заглочена. - И потом, не думаете же вы, что он будет воспитан как-то иначе? Он вырастет с осознанием, что все, что окружает нас сейчас - единственно возможная истина, и вряд ли кто-то из окружения его Величества сумеет показать ему что-то иное. Нет, Ольга, - он прямо смотрит в ее глаза с невыразимой горечью во взгляде. - Мне так же совестно даже думать об этом, как и вам, но... лучше признать горькую правду сейчас. Александр - человек войны и эфемерных идей, и в том, вероятно, не его вина, но этого слишком мало, чтобы подарить своей стране благополучие и процветание. Престолу нужен иной человек. Более чуткий и внимательный. О, я не призываю вас к кровопролитию, я буду последним, кто осмелится поднять руку на Его Величество, но во имя всего Отечества, во имя народа, из которого вышли и мы с вами, кто-то должен вмешаться, пока упадок империи не стал слишком очевиден. Мы с вами - просвещенные люди, взращенные на понятиях чести и справедливости, но что вы скажете тем, кто не видит ничего, кроме извечно пустых кошельков, голодных детей и умирающих в забвении стариков? Пока наш император опьянен величием этого корсиканца, - так фон Баум всегда именовал Бонопарта, отзываясь о нем с тем непередаваемым оттенком, в котором можно было одновременно увидеть и насмешку, и уважение, - его народ видит лишь, как его правитель не исполняет своих заповедных обещаний, данных перед лицом Отечества и Господа. Не сегодня-завтра они придут к этой мысли - и что тогда? - он не дожидается ее ответа, подсказывая его сам. - Будет бунт. Империя утонет в крови. Брат пойдет на брата, сын на отца... Мы не можем этого допустить, - это "мы" прозвучало у него особенно вдохновенно, словно над ними уже реяли сияющие знамена. - Вы понимаете меня? Мы не хотим переворота. Мы хотим лишь перемен, в которых нуждается все наше государство. Вы понимаете меня? - почти с болезненной настойчивостью повторяет он, словно призывая ее разделить каждую каплю своей горечи и яростного упоения судьбой страны.

О, конечно же, она даже понятия не имеет об истинном устройстве государства, внутренняя политика - явно не тема для застольной беседы в сельском укладе, тем более, для молодой барышни. Он играет этим фактом, как кот мышью, упивается им, прекрасно осознавая, что сейчас его пылкие слова для нее - пожалуй, единственная точка опоры в столь неоднозначном вопросе, он жонглирует словами, а яростная горечь, пропитавшая, казалось, каждый его вздох, лишь еще больше убеждает в его искренности и правоте. Все эти мысли роятся в его голове, а внешне Михаил на мгновение замирает, словно застигнутый врасплох столь очевидным замечанием, моргает, точно опомнившись, и слабо улыбается, будто прося у нее прощения за свою горячность.
- Да, конечно... вы не можете знать... Но Ольга! - его как будто посещает внезапное озарение, и Мишель с жаром хватает ее за руку, призывно заглядывая в глаза. - Разве дело в институтах? Посмотрите - сколько людей училось там, не чета нам с вами, но разве они хоть что-то делают сейчас? Я говорю с вами как с равной, потому что вы прошли путь не ученого наблюдателя, знающего нужды народа лишь по собственным домыслам, вы - часть народа, вы его суть, его голос! Что нам до мудрых речей, если ими не накормишь голодных? Что до блестящего образования, если им не излечить наших воинов на поле боя? Хорошо рассуждать о философских вещах, сидя в богатой гостиной и будучи сытым, одетым и обутым, но кто, скажите мне, кто сейчас довольствуется всем этим? Единицы. Верхушка знати. Им, конечно, не так уж важно, кто управляет государством - у них есть деньги, на которые они могут купить свое благополучие. Но Россия - это больше, чем горстка богатых имений! Величие нашего народа - не в паре напыщенных вельмож, думающих только о своем брюхе! И не говорите мне о сельской жизни так, словно я не представляю ее! Я сам вырос в провинции, а тем, что имею сейчас, обязан лишь собственному уму и выдержке, которая не позволила мне согнуться под давлением света. Я говорю с вами, как с равной, потому что вы не хуже меня знаете, чем живет народ и о чем на самом деле мечтает. И это - уж поверьте мне - явно не очередная война. О, я ни в коем случае не оспариваю силу и доблесть наших защитников, и посему с отдельным уважением преклоняюсь перед памятью вашего батюшки, но не станете же вы отрицать, что сейчас наша страна куда больше нуждается в мире, чем в лишних доказательствах своего могущества. Тем более, что Аустерлиц уже показал, сколь многое мы можем потерять в погоне за военной славой. Впрочем, об этом в нашем обществе принято забывать, - он замолкает, давая ей время переварить его проникновенную речь. Мишель сейчас кажется невероятно возбужденным: голубые глаза так и сверкают, он не может оставаться на месте и оттого то и дело перемещается из одного угла комнаты в другой, то подходя к Ольге, чтоб воззвать к ответному чувству, то вновь отбегая к окну, словно ему уже не хватает воздуха, чтобы сказать все, что накипело на душе. Отец сразу отметил, что он прирожденный актер. Более того - играя, он способен и сам подпасть под впечатление своего представления, и потому его речи выглядят еще более искренними.
Его пылкость, между тем, приносит свои плоды. Сперва еще пытавшаяся защитить государя девушка теперь, очевидно, целиком поглощена переживаниями от услышанного. Одинцов скрывает улыбку, оборачиваясь к ней, и произносит тихо, но предельно отчетливо:
- Кто? Неужели вы еще не поняли? Это то, о чем я говорил вам все это время. Я и мой дядюшка стоим во главе тех, кто разделяет наши помыслы и стремления, - это, конечно, небольшое преувеличение, но сейчас он может себе это позволить. - Ведь боль за Отечество терзает не только меня.. нас много, Оленька, нас уже довольно много, ведь каждый день кто-нибудь да прозревает и оказывается способен увидеть эту истину, - Мишель стремительно приближается к ней, сжимая обе ее ладони в своих руках. - Простите, что я не открылся вам сразу. Тогда вы могли бы лучше понять меня. Но я не мог...понимаете, я не мог быть уверен в вас! Ручаюсь, я показался вам весьма сомнительным типом да еще с такими манерами... - он легко рассмеялся, покачивая головой. - Но это все нервы... Мы ведь...вынуждены пока держать наши замыслы в тайне, не все готовы понять и принять их. А кому-то, - он красноречиво понижает голос, - они и вовсе могут быть неугодны. Теперь вы понимаете меня?
Он долго смотрит ей в глаза, не торопясь отвечать на вопрос. Сейчас она может видеть в нем колебание, точно он не уверен, что готов отвести ей почетную роль в этой благой миссии - и вероятнее всего потому, что беспокоиться в первую очередь о ее безопасности. Наконец, он кивает каким-то своим мыслям и заговаривает, едва слышно очерчивая слова:
- Нам кажется, что мы нашли того, кто способен воплотить в себе все наши мечтания о достойном правителе. Но, боюсь, пока и он сам не догадывается о необходимости подобного вмешательства. Нам необходимо помочь ему увидеть Отечество нашими глазами - глазами народа - и привести к пониманию того, что ему необходимо занять престол. Я не смогу сделать это один... в окружении столь враждебного света. Мне нужна ваша поддержка...и ваша любовь, кузина.

Михаил видит, как, подобно нежному цветку, расцветает в девушке доверие к нему - к его пылким словам, к его правде, а в конечном счете и к нему самому. Собственная игра красила его - и он знал, сколь привлекательной может выглядеть со стороны его вдохновенность. Порой, не признаваясь в том никому, Одинцов даже помышлял, что на этом поприще он, пожалуй, даже может оказаться удачливей papa - хотя бы в силу своей молодости и энергичности, присущей юношам его возраста. Фон Баум все же внушал более трепет и благоговение, нежели ответный вдохновенный порыв, и хотя Михаил сам увлечен был идеей удержания кого-либо в своей власти через страх, он казался себе куда более изощренным и хитроумным, чем сдержанный лидер заговорщиков. Какой-то частице его души хотелось, чтобы отец отметил этот его талант, и возвеличил его не только как идейного сподвижника, но и признал в нем качества, взятые от него самого и взращенные в сыне в более впечатляющей форме. Но это было лишь мимолетной блажью, флёром отдаленных детских мечтаний о неведомом ему тогда отце - и сейчас он не задумываясь предпочтет всем нежным родственным чувствам силу и власть, которую обещало ему союзничество с англичанином. В конце концов, если чужие чувства так легко завоевать, всего лишь подобрав нужные слова и произнеся их в подходящее время - он не будет тяготиться одиночеством, которое зачастую сопутствовало  столь высоко взлетевшим хитрецам. Он вообще ни в чем не будет испытывать нужды.
Его речи вызывают Ольгу на откровенность, и он снисходительно улыбается, принимая ее признание. Какое ему, право же, дело до ее неприязни, если она уже целиком и полностью запуталась в его паутине? Паук не спрашивает муху, удобно ли ей и что она, собственно, думает о его личности. Но пока ему нужно ее восхищение - он сумеет его добиться.
- Благодарю вас, Оленька, - почти лихорадочно шепчет он, точно недавняя порывистая откровенность стоила ему недюжинных сил и решимости. - Для меня отрадно сознавать, что вы понимаете меня. Иногда тяжело... скрывать свои истинные стремления под маской обычного прожигателя жизни. Знаете, почему я в ту ночь оказался именно на той улице в поисках....скажем так, не совсем благочестивого общества? - он с горькой усмешкой смотрит на нее, словно решившись разом раскрыть все карты. - Человеку в моем положении опасно заводить какие-либо теплые связи, будь то стремление обрести доброго друга или желание вручить свое сердце прекрасной даме. Моя семья, моя единственная настоящая семья сейчас - это мои товарищи, и каждый из вынужден жертвовать радостями простой человеческой жизни во имя нашей великой цели. Вы стали для меня настоящим утешением, мой ангел, - он нежно касается ее щеки, чуть поглаживая мягкую кожу подушечкой большого пальца. - А теперь я прошу вас стать еще и моей соратницей... Я доверяю вам, Оленька, сам не знаю почему.
Теперь ее связывает с ним не только уверенность в его правоте и дурман его пылких слов. Пару минут назад она сетовала на то, что до нее никому нет дела - и теперь он привязывает ее к себе осознанием потребности в ее участии, а для женщин, особенно столь юных и наивных, это - верная наживка.
Его глаза изумленно распахиваются в ответ на ее испуганное восклицание. Все его выражение говорит лишь о крайнем недоумении, а затем - и об ужасе, когда до него доходит смысл ее предположения. И, конечно же, он немедленно спешит ее успокоить:
- Что вы! Как вы могли подумать о нас такое! Идти против императорской семьи?! Побойтесь Бога, Оленька! - он качает головой и говорит уже тихим, умиротворяющим тоном. - Я говорил о брате Его Величества, Великом князе цесаревиче Константине. О том, кто может принять власть по праву, но сделает это, осознавая в полной мере свой долг и потребности своей державы. Престол принадлежит Романовым. Это неоспоримо.